Девочки Талера - Дина Ареева Страница 9

Снова в голову лезут мысли о родителях. Наверное, мать со мной также носилась, как Ника с дочкой, но больше всего меня интересует отец. Неужели и он, глядя на нас, превращался в такое же бесформенное желе, как сейчас я?

Когда мозги текут и плавятся, когда в груди распирает и сердце стучит медленнее раза в два. Может, поэтому он допустил столько ошибок?

Откидываюсь на спинку кресла и упираюсь подбородком на сцепленные перед собой пальцы. Ника осторожно ступает и толкает коляску перед собой так важно, как будто она на коронации в королевском дворце, а не на заднем дворе городского дома.

Склоняется над коляской — наверное, мелочь моя проснулась и хнычет. А Ника так ласково смотрит на нее, я никогда ее такой не видел. Что-то говорит и улыбается, поправляет покрывальце, пустышку.

Маленькая вредина не успокаивается, Ника достает ее из коляски и качает на руках. Потом озирается по сторонам, задирает футболку. Поднять голову она, конечно, не догадывается. А я не могу заставить себя не смотреть.

И снова все по новой. Мне бы встать и уйти, а я как дурак, поднимаюсь и стою, руки в карманы. Смотрю как одну мою девочку другая девочка кормит, прижавшись к стенке дома. Почему не моя, почему?

Прихожу в себя от боли в костяшках. Вмятина в стене уже не первая. Первая была, когда мне из роддома позвонили, сказали, что Ника плачет все время. Может грушу сюда принести? Или стены мягкой обивкой оббить, как в дурдоме?

Ника уже уложила мелкую обратно в коляску и футболку поправляет. А я джинсы поправляю, где давит, и ремень. Если покупать видеоняню, то приемник надо сразу в душе устанавливать, чтобы не мучиться.

Спускаюсь в гараж и несколько минут втыкаю, глядя перед собой. Я сам загнал себя в эту яму, из которой не знаю, как выбраться. Знаю только одно: Ника будет жить в этом доме при любом раскладе, и если все будет продолжаться в том же духе, то скоро я сам переселюсь к ней в ту кладовку под лестницей.

Трогаюсь с места и выезжаю в ворота. Скоро истекают тридцать дней, и надо регистрировать дочку. На самом деле я давно придумал ей имя, но теперь не знаю, наверное, правильно будет спросить Нику. А ей может не понравиться имя, не слишком оно современное.

Полина. Поля. Так звали мою мать, и мне очень хотелось бы, чтобы так звали моего ребенка.

* * *

Не знаю, что происходит, но Тимура теперь все чаще можно застать дома. А я так радовалась, что он будет на целый день уезжать, и мы с малышкой сами по себе будем, только вдвоем.

Понятное дело, Тим мне не доверяет, боится оставить со мной дочку на весь день. Часто замечаю, как он наблюдает за нами из окна или из машины — по часу за рулем торчит, делает вид, что по телефону говорит. Но я же вижу, как он задумчиво аппарат в руках крутит, когда думает, что я не смотрю.

Что-то я делаю не так, что-то ему не нравится, но нет бы прямо сказать. И я спросить боюсь, зачем нарываться? Захочет выгнать — выгонит, и глазом не моргнет. Но пока он изводит меня своими гляделками, и я каждый раз боюсь напортачить еще больше.

Вечером иду в душ и сквозь шум воды слышу, как малышка плачет. Отчетливо так слышно, будто она в самое ухо кричит. Сердце обрывается, сразу думается о плохом.

Кое-как смываю гель, наскоро обтираюсь полотенцем, набрасываю халат и несусь наверх, через ступеньку. На бегу пытаюсь завязать пояс, а какой в тех халатиках шелковых пояс — шнурок шелковый тоненький.

Пока затягиваю пояс, по дороге с разгона врезаюсь в Тимура. Не поймай он меня, лететь мне затылком вниз по ступенькам, потому что инстинктивно руки вперед выставляю и от него отталкиваюсь.

Халат, естественно, нараспашку, одна рука Тимура меня за бедро держит, вторая за талию, а халат для красоты на мне болтается как на вешалке. Сама не знаю, как сознание не потеряла, когда его на меня качнуло, и он меня к перилам прижал.

Такой знакомый запах, тело такое близкое и твердое, руки на мне… И глаза — потемневшие бездонные, губы прямо возле моего лица. Какое тут самообладание выдержит? А у меня его и не было никогда.

Доченька выручает, начинает кричать, я из рук Тимура себя выдираю, кое-как халат запахиваю и дальше несусь через две ступеньки. Только в детской соображаю, что приемник от радионяни в ванную не брала, как же я ее плач услышала?

Вынимаю свою девочку из кроватки, сажусь кормить, и сразу Тимур заходит. Я под пеленкой грудь прячу, как будто дочку укрываю, а он мне в глаза смотрит. Становится надо мной, как гора нависает. У меня сердце стучит еле-еле, ну не могу я привыкнуть к тому, что он смотрит, как я кормлю.

А он берется за пеленку, в глаза мне заглядывает и спрашивает — негромко, чтобы девочку нашу не напугать.

— Можно?..

Киваю несмело и отпускаю пеленку. Тим садится на корточки и смотрит, как забавно дочка работает отъевшимися щечками, и улыбается. Я никак не могу привыкнуть к его улыбке, у него такие красивые ямочки, как и у его дочери. Он гладит ее по личику, а она начинает его руки отпихивать и недовольно бубнить.

— Ты что ругаешься, как бабуська старая, — смеется Тим и накрывает ладонью ее темноволосую пушистую головку.

Замираю, когда его пальцы касаются моей груди. Вмиг начинают предательски неметь ноги, дрожать руки, по позвоночнику вниз стекает горячая волна и собирается внизу влажной лужицей.

Только этого мне еще не хватало, чтобы снова проснулись те чувства, которые успешно заглушились во мне беременностью и родами. Я не хочу больше, чтобы мое тело подчинялось одному только взгляду или звуку голоса. Я больше не хочу хотеть Тимура Талерова.

Отвожу взгляд и смотрю в стенку. Я всего лишь кормлю свою дочь, и моя грудь — исключительно устройство для выработки молока. Не хочу вспоминать, какие ощущения мне дарили губы и руки Тимура, когда…

— Я еду ее регистрировать, Ника, — Тим поднимается и оглаживает джинсы, а я на минутку забываюсь и залипаю на его прокачанных ногах и совсем не специально задерживаюсь взглядом на ширинке. А незачем становится прямо напротив меня… — Ты меня слышишь, Ника? Ты уже думала, как хотела бы назвать дочку?

До меня доходит, что Тимур спрашивает моего мнения, а вдогонку я еще и соображаю, что он до сих пор не зарегистрировал ребенка. Значит… Значит, он у меня ее не отбирал?

— Да, — сглатываю, — думала. Но тебе может не понравиться. Оно не очень современное, но так звали мою маму. Я хотела бы назвать ее Полинкой. Полечкой.

Тимур наклоняется, хватает меня за плечи и сдавливает так, что я невольно вскрикиваю. Боюсь, что напугала ребенка, но малышка увлеченно ест, пытаясь поймать меня за выбившуюся прядь.

— Это… — он тоже сглатывает. — Это очень красивое имя, Ника. Мне оно нравится.

Облегченно выдыхаю и не могу понять, почему он не отпускает меня и продолжает сверлить взглядом, в котором плещется что-то незнакомое. Непонятное. Необъяснимое.