Сашенька - Саймон Себаг-Монтефиоре Страница 9

— Мендель бежал из ссылки. — Барон увидел, как супруга улыбнулась. — Ты знала, да? Что ж, скорее всего, это по его милости наша дочь попала в тюрьму!

Он опустился на колени возле дивана и взял Ариадну за руки.

— Слушай, Протопопов ничем не может помочь. Даже Штюрмер, председатель Совета министров, бессилен что-либо сделать — его вот-вот сменят. Все в руках императрицы и Распутина. Поэтому на этот раз я хочу, чтобы ты пошла к Распутину — хочу, чтобы ты пошла к нему! Я рад, что тебя там принимают. Скажи, что ему сегодня повезло. Только ты можешь помочь, Ариадна, только ты. Просто пойди к нему и умоляй их всех — Распутина, друзей государыни, хоть самого черта, чтобы Сашеньку освободили!

— Ты посылаешь меня на задание? — Ариадна отряхнулась, как кошка после дождя.

— Именно.

— Посылаешь меня с политической миссией? Мне это нравится. — Она замолчала, и Цейтлин чуть ли не слышал, как в ее мозгу, пока она что-то решала, вращаются колесики. — Я докажу тебе, что я хорошая мать.

Она встала с кровати и потянула за шнур звонка.

— Девочки, быстро сюда! Мы на задании. — В будуар, робко оглядываясь на барона, вошли горничные. — А ты, Самуил, чем займешься?

— Буду держать нос по ветру и отправлюсь к князю Андроникову. Там сегодня все собираются.

Ариадна зажала в ладонях лицо супруга. От ее пряного дыхания и аромата туберозы у барона защипало в глазах.

— Самуил, мы с тобою на секретном задании.

Хотя ее кожа от алкоголя и опиума огрубела, лицо оставалось прекрасным. У нее были пухлые губы, красивые плечи и ноги, ее не портил даже выступающий живот. Несмотря на все изъяны, Ариадна оставалась женщиной, для которой плотские утехи стояли превыше всего. Сейчас, с потекшей тушью на ресницах, она была похожа на Клеопатру, опьяненную наркотиком.

— Самуил, я могу взять «Руссо-Балт»?

— Возьми. — Цейтлин обрадовался, что она поедет на лимузине. Он встал с колен и поцеловал ее.

Ариадна затрепетала от удовольствия, открыла крышку своих золотых часов, усыпанную бриллиантами, достала из тайничка египетскую сигарету, посмотрела на барона.

Размышляя над тем, как его жена превратилась в избалованное дитя, он дал ей прикурить и прикурил сам потухшую сигару, которую держал в руках.

— Тогда я пошел, — откланялся он, наблюдая, как его супруга затягивается, потом открывает рот, чтобы выпустить голубой дымок.

— Удачи, Самуил, — пожелала она.

Ему нельзя опоздать на прием к князю Андроникову — на карту поставлено Сашенькино благополучие — и все же он остановился и оглянулся, прежде чем закрыть за собою дверь.

— Как сидит это платье? А это? Посмотри, оно колышется, когда я иду. Люда, видишь? — смеялась Ариадна, пока горничные хлопотали вокруг нее. — Скажи, Нюня, правда же, остальные наряды блекнут перед платьем месье Уорта? Не могу дождаться, когда появлюсь в нем в «Аквариуме»…

Сердце у Цейтлина защемило, барон понял: как только его супруга выйдет за порог этого дома, она напрочь забудет и о нем, и о Сашеньке.

8

Всю ночь Сашенька льнула к необъятной Наташе и молилась о том, чтобы ее вытащили отсюда.

Женщина захрапела, а когда перевернулась на бок, столкнула с матраса Сашеньку, которая была настолько напугана, что боялась пошевелиться. Сашенька лежала на студеном каменном полу, но была рада даже этому — рядом с Наташей она находилась в безопасности. Губа, по которой ее ударили, раздулась, а руки дрожали от страха. Она все еще боялась, что это чудовище снова набросится на нее или ночью в бешенстве запинает ногами. У всех заключенных есть ножи. Сашенька вглядывалась в полутьме в клубок женских тел — одна лежала, полуобнаженная, со сморщенной грудью и вытянутыми сосками, — от которого исходили тепло и вонь. Она молилась, чтобы ее поскорее выпустили.

Снаружи вспыхнули фонари — надзиратель дважды повернул ключ в двери. В коридоре уборщица елозила тряпкой по полу. Запах керосина и хлорки перебил смрад испражнений, но ненадолго. Сашенька, ожидая скорейшего освобождения, прислушивалась к каждому шороху, скрипу, лязгу замка, но никто не шел.

Ее ждала бесконечная холодная, пугающая ночь.

— Я получила весточку по «тюремному телеграфу», что тебя арестовали, — прошептала Наташа. — Мы с тобой, считай, родственницы. Я жена твоего дяди Менделя. Мы познакомились в ссылке. Готова спорить, ты и знать не знала, что он женился на настоящей сибирячке, на якутке? Да я вижу, ты вообще не знала, что он женился. В этом весь Мендель, прирожденный конспиратор. Мне тоже до сегодняшнего дня было неизвестно, что у него есть племянница. Как бы там ни было, тебе он доверяет. Только будь начеку, всегда существует вероятность…

Наташа глубоко вздохнула и что-то пробормотала на своем языке. Сашенька помнила, что якуты верят в шаманов и духов. Какая-то женщина кричала во сне: «Я тебе глотку перережу!», другая всхлипывала: «Погибла… погибла… погибла». За стеной в мужской камере вспыхнула драка, кого-то ранили. Стонущего уволокли, а надзиратели принесли тряпку, чтобы замыть пол.

Двери открылись и с лязгом закрылись. Сашенька прислушивалась к постоянному кашлю, шагам надзирателей, урчанию в животе у Наташи. Она не могла поверить, что все это происходит с ней на самом деле. Несмотря на гордость — она попала за решетку, — от страха, вони и ночи, которая, казалось, никогда не кончится, Сашенька готова была прийти в отчаяние. И все же — разве дядя Мендель не предупреждал ее, что тюрьма — своеобразное крещение? И что там шептала перед сном Наташа? Ну конечно: «Мендель тебе доверяет!»

Именно Мендель был виновен в Сашенькином аресте, она попала сюда из-за их встречи прошлым летом. Все лето семья Цейтлиных проводила в поместье недалеко от Варшавского шоссе.

Хотя евреям обычно запрещалось жить в столице и иметь недвижимость, ее папочка как-то ухитрился приобрести не только особняк в Петербурге, но и настоящий барский дом с белыми колоннами, земельными угодьями и парком. Лишь крупным купцам разрешалось жить в городах, но Сашенька знала, что ее отец был не единственным евреем, добившимся подобных привилегий. Еще один еврей, барон Полякофф, «железнодорожный король», владел дворцом князя Меньшикова — старым зданием красного кирпича, первой резиденцией Петра Великого в новом городе, на новой набережной, практически напротив Зимнего.

Каждое лето Сашенька с Лалой переезжали в деревню и отдавались собственным увлечениям, хотя Цейтлин уговаривал их поиграть в теннис или покататься на велосипеде. Ее мать, обычно умирающая от невралгического кризиса, мистических болезней и разбитого сердца, редко покидала стены своей комнаты, а вскоре сбегала назад в город. Лала целыми днями собирала грибы и ягоды или каталась на Алмазе, гнедом пони. Сашенька, уединившись, читала. Она вообще предпочитала уединение.

Прошлым летом Мендель тоже отдыхал вместе с ними.

Маленький горбун с толстым пенсне на длинном кривом носу, с деревянной ногой, он целыми ночами работал в библиотеке, курил самокрутки и варил турецкий кофе, горячий пряный аромат которого наполнял весь дом. Он жил над конюшней, трудился в библиотеке, все утро спал, вставал лишь к обеду. Казалось, он никак не привыкнет к лету: всегда был одет в один и тот же засаленный темный костюм и мятую рубашку с грязным галстуком. Башмаки его всегда были дырявыми. По сравнению с Сашенькиным элегантным отцом и модницей мамой он и впрямь казался существом с другой планеты. Если он ловил на себе Сашенькин взгляд, то хмурился и отворачивался. Выглядел Мендель совершенно больным: землистого цвета кожа, шипящее дыхание астматика — следствие долгих лет, проведенных в тюрьмах и ссылке.