Давай попробуем вместе - Елена Гайворонская Страница 9

Костик с той же вялой покорностью расковырял крышечку и поднес бутылку к бескровным губам.

—* Эй, – перехватил я его руку, – ты с этим не шути…

Но Костик поднял ясно-голубые глаза, смотревшиеся неестественно ярко на фоне белого как мел лица. В них застыла такая безысходность, что у меня защемило сердце, а Костик произнес с упрямой обреченностью:

– Ну и что? Когда-то надо начинать…

И, сделав глоток, тотчас начал надсадно кашлять, хрипеть, ловить ртом воздух. Кто-то заботливо протянул жесткую хлебную корку. Костик сделал несколько неверных шагов в направлении толстого дерева, рухнул наземь. Долго, сосредоточенно жевал. А потом нетвердым языком проговорил:

– Кругом туман… Знаешь, о чем я по-настоящему жалею? Что так и не трахнулся с Наташкой… – и вдруг дико захохотал, размазывая по лицу пьяные слезы.

– Не надо. – Присевший рядом Денис погладил его по голове, как ребенка. – Все будет хорошо. Война скоро закончится. Ты вернешься домой… Мы все вернемся…

– Да, – уткнувшись лицом в колени, тихо всхлипывая, повторил Костик. – Война скоро закончится для меня…

Тропинка обрывается. Я поднимаю голову и понимаю, что оказался в тупике. Передо мной высится дощатый забор неведомой стройки. Разворачиваюсь, бреду наугад. Мои наручные часы показывают три ночи. Когда я ушел от Ирки? В двенадцать? В час? Как долго и зачем блуждал в неизвестных закоулках? Среди одетых в сонную темень мирных домов, где за не тронутыми взрывами окнами обитатели погрузились в ночные грезы. Чего я ищу? Утраченное равновесие той жизни, из которой я был выдран с корнем и теперь никак не могу прирасти обратно? Чего я добиваюсь, снова и снова возвращаясь к тому, что хочу и не умею забыть, вызывая в памяти тех, кто стал призраками, тенью, мокрым снегом, падающим на мои плотно сомкнутые губы? Или они сами находят меня, словно безмолвно просят о чем-то, а я не могу понять? Я жив. Возможно, это не напрасно? Наверное, мне посчастливилось пройти сквозь ад и уцелеть не для того, чтобы есть, пить, испражняться и трахаться как ни в чем не бывало? Может, я должен что-то сказать или сделать за тех, кто уже не вернется никогда? И поэтому я все еще ощущаю себя частью прошлого больше, чем настоящего? Но что я могу? Маленький человек в огромном шумном холодном городе… Таких, как я, миллионы. Мы сталкиваемся, но не видим, говорим, но не слышим друг друга… Может, надо кричать?

– Люди! Послушайте, что я вам скажу! Остановитесь!

И они останавливаются. Ребята в милицейской форме, выпрыгнувшие из невесть откуда взявшегося «уазика», долго проверяют мои документы, интересуются, сколько я выпил и откуда возвращаюсь. Я отвечаю честно. Посовещавшись, они отвозят меня домой. По дороге их рация шипит. Вызывают на труп.

Ноябрь 2000 г.

Школьный двор оглушал за два квартала веселым детским гомоном. Сощурившись, она выделила из пестрого кома коричневую курточку сына, окликнула. Тот подбежал, скороговоркой выпалил про полученные пятерки. Она поправила ему съехавшую набок вязаную шапочку, с рассеянной улыбкой вглядываясь в раскрасневшееся личико сынишки.

– Мам, можно еще немножко поиграть?

– Хорошо, только недолго, а то холодно.

– Вовсе не холодно! – возразил мальчик. – Очень даже тепло!

Она хотела поцеловать его в тугую щечку, но парнишка ловко увернулся. Мужчинам нежности ни к чему. Вот и он начинает постепенно отдаляться. Пока еще едва заметно, но рано или поздно это произойдет, и ее маленький мальчик станет принадлежать чужой девушке, а она останется одна. Ей следует привыкнуть заранее к чувству одиночества, почти ставшему ее тенью. Он уедет, ее маленький мальчик. Далеко-далеко. Раньше, гораздо раньше, чем ей хотелось бы. Но так будет лучше для него. Потому что иначе все может кончиться слишком страшно…

«Почему это должно было произойти именно с нами?»

– Мам, посмотри, я нарисовал это сегодня! Давай отправим папе!

Сквозь наплывающую пелену она вгляделась в нестерпимо рыжее солнце, ярко-синие волны и трех корявых человечков, держащихся за руки.

– Это мы. Как будто на море. Ведь, когда папа вернется, мы поедем на море, он же обещал. Мам, почему ты плачешь?

– Я не плачу, сынок, – пробормотала она, сглатывая горючий ком, – это просто солнце светит очень ярко.

Ноябрь 1999 г.

Я ищу работу. Каждый, кто хоть раз в жизни сталкивался с подобной проблемой, меня поймет. Я ищу работу. Агента, торговца, грузчика. Без опыта. На минимальный оклад. Любую, где не требуется держать в руках оружие… Результат пока выглядит примерно так:

– Значит, после армии? Хорошо… А где служили? Где?! Извините, к, сожалению, пока вакансий нет. Может быть, позже…

Такое впечатление, что последние полгода я провел в лепрозории.

В одной риелторской конторе вышколенный паренек в модном пиджаке и при галстуке, стрельнув глазами по сторонам, перегнулся ко мне через стол и, перейдя на доверительный шепот, поведал, что я смогу заработать гораздо больше, если свяжусь с неким Ашотом… Номер мобильный.

На том конце провода мужской голос с характерным кавказским акцентом сообщает, что работа связана с риском для жизни, но деньги он платит хорошие, и предлагает встретиться…

Я вешаю трубку и отхожу от таксофона…

Промаявшись недели три, я все же нахожу место. Формально я называюсь рекламным агентом. В народе таких, как я, прозвали более конкретно и емко: «человек-бутерброд».

Обвешавшись с двух сторон плакатами с изображением аппетитного куска пирога, я брожу взад-вперед по одной из центральных улиц возле полуподвальной забегаловки с пышным названием «Ресторан «Фантастическая пицца». Время от времени с идиотским жизнерадостно-сытым выражением лица я пристаю к прохожим с приглашением зайти и отведать этой самой «фантастической пиццы». Моя зарплата составляет пятьдесят «рэ» в день плюс обеденный паек – кусочек рекламируемого блюда, который на третий день мне не то что в себя запихивать – нюхать неохота. По противоположной стороне улицы ходит мой коллега – «Курс доллара». Заработок тот же, но обед для него не предусмотрен, и потому Курс притаскивает из дома термос с супом и чайные пакетики. Курсу пять лет до пенсии, бывший бюджетник, зовут попросту Андреич. От постоянного пребывания на свежем воздухе с его щек не сходит здоровый румянец, а изнутри периодически вырывается хриплый бронхоле-гочный кашель. Периодически мы с Курсом подменяем друг друга на время жрачки или походов в туалет.

– Нам еще повезло, – просвещает меня Курс. – Вон, около Ленинского, шесть дубле-ночников на тумбы расставили, правда, сменами, по полдня. Представь: торчишь у шоссе, как вилка в заднице, гарь глотаешь, да еще каждый проезжающий хмырь издевнуться норовит. То огрызком запустит, то бычок кинет. А то и бутылку…

– То есть как это на тумбе? – не врубаюсь я.