Алхимия желания - Дж. Теджпал Тарун Страница 9

Мне всегда казалось, что Физз говорила меньше всех. Но она первой приняла решение открыть военные действия и заручиться посторонней помощью. Пятнадцать лет мы считали кощунственным то, что нашу любовь будут судить и обсуждать, пытаясь давать советы, другие люди. Ни ссора, ни сердечная боль, ни несчастье не могли вырвать нас из тесных объятий друг друга, чтобы подвергнуться скрупулезному анализу друзей.

Но тогда желание всегда было с нами.

Иногда я проходил через гостиную и видел, как величавая Джайя склонялась над Физз и с жаром что-то говорила ей, а Физз, подпирая руками подбородок, следила глазами за мной, и я чувствовал, что это был еще один способ помучить меня Она намеренно выставляла напоказ свою боль и привязанность и мою очевидную жестокость.

Джайя в своей бесстыдной манере — ее большое кольцо в носу качалось перед моим лицом — пыталась загнать меня в угол, требуя ответа. Но я вежливо осадил ее. Я еще был не готов посвящать мир в события моей жизни — в основном потому, что я еще даже не знал, чего хочу от этого мира. Это не имело значения. Вскоре Джайа-Мини-Чайа стали меньше присутствовать в нашей жизни, а потом они и вовсе исчезли. Как и враждебная атмосфера, и своеобразная декларация прав.

Мы снова остались вдвоем.

Наконец Физз проглотила свою гордость, печаль и предприняла новые попытки. Однажды вечером она спросила меня, не хочу ли я сходить куда-нибудь пообедать, и я согласился. Она предложила «Даитчи» в Южном Ексе, но я не хотел идти в место, с которым у нас были связаны какие-нибудь воспоминания. Поэтому мы пошли в новую пиццерию, которая открылась на площади Дефенс Колони, сели друг напротив друга около большого пластикового окна.

Она выглядела маленькой, потерянной и несчастной.

Если бы я просто положил руку ей на ладонь, она бы вздохнула с облегчением и все бы немедленно прошло. Но я не мог заставить себя это сделать. Сверкающий холодный интерьер — безликий хром, стекло и керамическая плитка — помог мне остаться равнодушным. Страстные любовники не выбирают подобных мест. С другой стороны, Даитчи с его старинным интерьером, потертыми тканями, косыми взглядами официантов, запахами пищи из кухни и зашифрованными воспоминаниями мог быстро уничтожить мою решительность.

Мы молча ели хрустящую пиццу, слушая разговоры семей, сидящих вокруг.

Наконец она сказала:

— Что ты собираешься делать?

— Я не знаю.

— И ты говоришь, что все кончено?

— Я не знаю.

— Ты хочешь, чтобы я уехала ненадолго?

— Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю.

Ток, ток, ток.

Я не мог даже смотреть на нее.

Когда мы вернулись домой и легли в постели, она, не глядя на меня, попросила:

— Пожалуйста, иди ко мне.

Я выключил свет и в блеске уличного фонаря, проникающего через вентилятор, развязал мои лунгхи и снял с нее верх.

Она начала целовать меня, касаясь языком и зубами, пытаясь вернуть старую магию наших отношений. Я повернулся, подставив лицо. Ее руки двигались, словно она на ощупь вспоминала уроки истории. Я перевернулся на бок и положил руку между ее ног. Там было влажно. Я погладил влажную плоть. Ее бедра двигались. Она отбросила мою руку на вершине наслаждения. Мне было нечего предложить ей взамен. Ее бедра задвигались снова. Я попытался собраться закрыв глаза и сконцентрировавшись. Но никакая концентрация не могла мне помочь пробить головой эту стену. Она внезапно замерла. Никто из нас не шевелился. Я навалился на нее. Она почти не дышала. Я перевернулся. Физз не двигалась. Я видел, что у нее открыты глаза, и она смотрит на изображение галактики, приклеенное к потолку и утратившее свой блеск

— Прости, — сказал я.

Она продолжала молчать.

— Дело не в тебе, — попытался объяснить я. — Проблема во мне.

Она лежала неподвижно и не сказала ни слова.

Я подождал несколько минут из вежливости, затем встал и пошел в ванную. Я взял мыло «Деттол» и смыл все запахи с моего тела.

Когда я вернулся, она не двигалась. Она лежала там с футболкой, собравшейся вокруг груди, подложив руки под голову и глядя на потолок. Свет уличного фонаря скользил по ее животу и исчезал в волосах. Физз боролась с собой, чтобы не разрыдаться; она не собиралась больше унижаться в моем присутствии.

Я не смог придумать, что сказать ей. Я взял свои лунгхи, обвязал их вокруг пояса и ушел в кабинет.

В конце этой недели я упаковал свой вещевой мешок, нанял рикшу до железнодорожной станции в Старом Дели и отправился в «Первые Вещи». Ракшас был в шоке, увидев меня. Приехавшего рано утром на такси и одного. Первый раз я приехал без Физз, возможно, это была ошибка, что она отпустила меня.

К тому времени, как она позвонила неделю спустя в магазин тхакура, я изменился еще больше. Должно быть, я разговаривал с ней как чужой, потому что, когда я взял трубку, нам не о чем было разговаривать, кроме как о Багире и уколов против бешенства, которые назначил ей ветеринар.

Она появилась четыре дня спустя, медленно въехав в джипе.

Ракшас был любезней с ней, чем когда-либо. Он заметил ее боль.

Я думаю, ей потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, что я не только говорю по телефону как чужой, но на самом деле стал им.

К этому времени я освободил от работы Бидеши Лал и его толпу молодых плотников, и дом погрузился в мрачное молчание, которое только усилило пропасть между нами.

Мы не прикасались друг к другу; мы почти не разговаривали. Я проводил дни в недоконченном кабинете с дневниками, сидя на каменном подоконнике, наблюдая за равниной. Физз проводила время, гуляя по долине в сером спортивном костюме или размахивая оранжевыми кусачками, подрезая и подстригая свои растения. Ракшас следовал за ней с беспокойным взглядом и мешком удобрений.

Серебряные дубы — которые были размером с палец, когда мы их купили год назад в заброшенном рассаднике на дороге Рамгар — с природной любовью к жизни прижились и быстро росли вверх. Большая часть растений все еще сражалась за жизнь.

Семал, растущий возле нижних ворот, после многообещающего летнего цветения зимой в холода почернел и погиб. Шесть гулмохаров и амалтасов, купленных в оранжерее в Джор Баг в Дели, даже не прижились, сохранив верность жаркому зною равнины, и быстро завяли.

Фикус рядом с парадными воротами, взятый из цветочного горшка на нашей террасе в Дели, висел на нитке — туго завитый росток ярко-зеленого цвета заявил о своем намерении жить. Баньян размером с маленькую руку, тоже пересаженный из горшков Физз в Дели, был на грани смерти. Слишком упрямый, чтобы умереть, слишком гордый, чтобы спешить. Китайский бамбук, купленный в оранжерее Хапур, замер, расползаясь, словно куст. Но жакаранда и кахнар, выкопанные у подножия холмов Халдвани и посаженные вдоль дорожки, которая вела к дому, были зелеными от жизненных сил и надежды.