Парижская страсть - Жан-Поль Энтовен Страница 9

31

Итак, у меня перед глазами был номер телефона, который набирала Аврора перед тем, как исчезнуть. Меня интриговали эти несколько цифр. Это была комбинация чисел сейфа, которому был доверен секрет, отныне достижимый. Мне нужно было его узнать, и я этого боялся. Что в этих цифрах такого, что я не могу предугадать?

Солнце, жирное, как сливки, истекало потом над площадью Инвалидов. Удручающая неподвижность сковала вещи, существа и даже шумы, которые долетали до меня как слабые отголоски реальности. В конце дня небо залило чернотой, которую иногда прорезали раскаленные молнии. Надвигалась гроза. Тогда я решился набрать этот номер до падения первых капель — а там будь что будет. Мне нечего больше терять.

Пока Аврора жила рядом со мной, пусть даже имея возможность в любой момент исчезнуть, я никогда бы не посмел идти до конца в моем любопытстве. Я сам удивляюсь: почему я, к примеру, ни разу не попробовал проследить за ней, когда она исчезала, прося меня не беспокоиться. Разве не мог я выяснить, чем она втайне от меня занималась все эти дни? Тогда, впрочем, удовольствие ее найти для меня неразрывно связывалось со страхом ее потерять, и приходилось как-то выпутываться из этой паутины ревности. Но это ее исчезновение не походило на другие. На этот раз у меня не было выбора. Аврора не просто ушла куда-то, чтобы вернуться, когда у нее появится на то желание. Она сбежала в другую жизнь, где для меня не было места. Город вздрогнул от порыва ветра. В стекло ударили первые капли дождя.

Мне ответил женский голос. Я колебался. На другом конце провода заметили мое смущение.

— Кто вам посоветовал позвонить мне?

В этом голосе чувствовался легкий акцент. Может быть, скандинавский или немецкий. Судя по всему, это был голос зрелой женщины. Я ответил, что этот номер мне дал приятель. Не больше. И ее, казалось, вначале удовлетворило это объяснение. Однако затем она спросила более настороженным тоном:

— Но кто вы на самом деле?

Этот сухой и точный вопрос заставил меня опасаться, что нить, которая меня связывала с тайной жизнью Авроры, может сразу прерваться, если я не найду, что сказать. Впрочем, что я мог сказать? Кто я был? Покинутый любовник, убитый горем? Голос в телефоне повторил свой вопрос, и я услышал свой голос, произносивший мое имя. Теперь скрываться уже не было смысла.

— А, это вы…

И с оттенком сочувствия:

— Я уже и не надеялась, что вы позвоните…

Эта женщина знает, кто я? Значит, Аврора ей говорила обо мне. Это кто-нибудь из ее подруг? Может быть, ее мать? Эти подробности значили для меня меньше, чем простой факт, что о моем существовании знают. То, что обо мне вспоминали и что в любви ко мне кому-то признавались, меня несколько утешало.

В трубке послышался отдаленный смех. Эта женщина была не одна.

— Почему бы вам не зайти ко мне в гости? — спросила она. — Послезавтра, в конце дня… Я буду рада…

Эта женщина говорила так обтекаемо… Я не мог вообразить себе ее лица. И не мог угадать, что у нее на уме — помочь мне или навредить. Когда она дала свой адрес, около парка Сен-Клу, у меня было ощущение, что мне указали дорогу, которая приведет меня к моей потере. Оглушительно ударил гром. Хлынул настоящий потоп, неукротимый и спасительный. Все это, как мне казалось, предвещало крутой поворот в моей жизни.

Никто из живущих не знает, каков окажется окончательный вкус прожитого. Спустя некоторое время давнее страдание может обернуться нежданной радостью. А то, что восхищало, может показаться отталкивающим, когда поймешь, что счастье было обманом.

Глядя на этот адрес в Сен-Клу, я вспомнил случай, до сих пор казавшийся мне очаровательным, — но теперь он сверкнул передо мной, как нож врага.

Ведь я же ездил с Авророй в Сен-Клу несколько недель назад! У нее там была назначена встреча с фотографом, и вместо того, чтобы взять свою машину, она пожелала, чтобы я ее туда подвез. Было начало весны, дел у меня не было, и мне захотелось продлить это утро.

Она вошла ко мне в комнату и самым невинным тоном спросила, что ей лучше надеть. Она примеривала передо мной вызывающие платья. Она надела туфли на высоком каблуке и слишком ярко накрасилась. Ее колебания скоро стали поводом к игре.

— Я бы тебе сразу понравилась, если бы ты меня встретил в такой одежде?

Или:

— В этом я плохо выгляжу, ты не находишь?

Или еще, разглаживая колготки или глядя на декольте:

— У меня должно быть роковое лицо, с блестящими губами и глазами шлюхи…

Мы развлекались. Все имело в это утро вкус уверенности и свободы.

К полудню я оставил ее в Сен-Клу, перед домом, который она, казалось, видела в первый раз и готический вид которого ей не нравился. Она меня поцеловала. Могу ли я ее подождать? Это займет час-два. Это будет так любезно, не правда ли, если я ее подожду. Я могу устроиться в кафе или на скамье соседнего парка. Она указала мне на балкон в цветах на первом этаже:

— Я буду вон там…

Но как она это узнала?

— Ах! Это только предположение… Фотографы очень любят балконы… Я привыкла…

Убегая на свою встречу, она еще обернулась, чтобы послать мне воздушный поцелуй. У нее были глаза настоящей шлюхи. Впрочем, в ее распоряжении было много разных лиц и взглядов, и меня это очаровывало.

Ее платье и макияж придавали ей ночной вид этим весенним утром.

Теперь, обретя способность трезво рассуждать, я понимаю, что тогда доверял ей безгранично. Более того, я боялся, что из-за чрезмерной подозрительности могу погасить свет молодости и фантазии, которым Аврора озаряла мою жизнь. Как я раньше жил без нее? И почему я раньше ее не встретил? Парк был в зеленой дымке. Под корой деревьев снова струились сок и жизнь. Я сидел на скамье. Я подставил свое лицо солнцу, как благодетельному защитнику. Мне хотелось, чтобы она пришла быстрее. Это так успокаивает, когда ждешь кого-то, кто скоро придет.

Когда она наконец появилась, у нее было совсем другое выражение лица. Что-то там, в доме, потушило ее радость. Ее губы, с которых стерлась помада, слегка вздрагивали.

На мои вопросы она не захотела отвечать. Ее одежда, ее волосы, ее кожа казались помятыми. Сидя около меня на скамье, она выглядела разбитой, усталой и нуждавшейся в отдыхе.

Она зажгла сигарету — и сразу же смяла. Она дрожала, когда я хотел взять ее на руки.

Она сказала мне тогда, сверкая глазами, что она меня любит и, что бы ни случилось, будет любить только меня. Эти слова наполнили меня гордостью, и я принял их, не испытывая особого желания выяснять, чему или кому я обязан подобным признанием.

Аврора тогда произнесла слова, над которыми часто насмехалась, и эти слова, которые я так хотел услышать, мне показались простыми и правдивыми. Зачем бы я стал разбираться в причинах ее смятения, если оно побудило ее признаться мне в любви? И почему бы меня не любить?