Останься со мной - Эми Чжан Страница 9

– И ты увидел автомобиль Элизабет, когда ехал мимо?

Лиз Эмерсон, – машинально поправляет он полицейского про себя. Для него она всегда Лиз Эмерсон. Он знает ее не настолько хорошо, чтобы называть ее по имени, и в то же время не настолько хорошо, чтобы думать о ней так часто, как он это делает.

– Да.

– Как ты догадался, что это ее автомобиль?

– Ее автомобиль я узнал бы где угодно.

Это он произнес, не раздумывая, и тут же пожалел о своих словах, когда полицейский спросил:

– Вы были близкими друзьями?

– Нет, – отвечает Лиам. – Не совсем.

Вовсе не были друзьями.

Полицейский как-то странно глянул на него. Лиаму все равно. Он снова обращает взгляд на своих одноклассников. Те, стоя кучкой, шепчутся, плачут друг у друга на плече. Причем не просто плачут – рыдают так, что от их всхлипов всё вокруг сотрясается. Лиаму хочется крикнуть им, что она не умерла. Она жива, находится где-то здесь, дальше по коридору – вся переломанная, но живая. А все ревут так, будто ее больше нет.

У половины из этих людей нет причины быть здесь. В сущности, почти у всех. Интересно, думает Лиам, как бы отреагировала Лиз Эмерсон, узнав, что Джесси Клейн, которая хотя бы раз в день непременно показывает ей неприличные жесты у нее за спиной, уже израсходовала целую коробку салфеток? И Лина Фарр тоже – Лина Фарр, которая сегодня весь обеденный перерыв верещала о том, что Лиз Эмерсон – эгоистичная стерва. Лиам слышал ее болтовню, сидя за соседним столом.

Посмеялась бы, наверно. Лиз Эмерсон разразилась бы смехом, и он рад, что она сейчас не видит и не слышит их, потому что с некоторых пор у Лиз Эмерсон неприятный смех. Она смеется так, будто ножом режет по живому.

– Ладно, – говорит полицейский. – Пока все. Возможно, позже мы еще с тобой свяжемся, парень.

– Я буду здесь.

Лиам не догадывался о своих намерениях, пока не произнес это вслух.

Лиз не была эгоистичной стервой.

Будь она таковой, она ничего бы не спланировала, в малейших деталях.

Но она все просчитала.

1 января. Лиз только что вернулась в свой пустынный дом с новогодней вечеринки.

Она напилась вдрызг, как никогда, и ощущение было не из приятных. Спотыкаясь, она вошла в холл и прислонилась к двери, чтобы не упасть. Сглотнула несколько раз, чтобы ее не стошнило раньше времени. Закрыв глаза, она по-прежнему видела пульсирующие огни, отпечатавшиеся в ее личной темноте, и от этого у нее закружилась голова. Устав сопротивляться, сползла на пол. В голове стучало, вокруг все вертелось. Ей нужно было, чтобы кто-нибудь, хоть кто-нибудь, коснулся ее, напомнив, что она не последний живой человек на планете.

Лиз открыла глаза и уперлась взглядом в люстру. Ее свет слепил, как ангелы, как ангелы, падающие, летящие, спешащие за ней, и она попыталась найти хоть одну причину, чтобы продолжать жить.

И не могла.

Зато существовали тысячи причин, чтобы свести счеты с жизнью. Она вспомнила, как умирал отец. Вспомнила, что матери не будет дома еще неделю. Вспомнила, как обнималась и целовалась с Кайлом Джорданом – всего час назад. И закрыла глаза, думая о том, что он – парень Кенни, но она все равно целовалась с ним, потому что никогда не чувствовала себя так одиноко, как тогда, потому что она была пьяна, глупа и пыталась не расплакаться на чужой вечеринке.

Но как же теперь объяснить все это Кенни?

Она не сможет, никогда. Лиз снова открыла глаза. Свет все так же резал глаза, и ангелы все еще падали. Она начала планировать самоубийство.

Можно наглотаться таблеток. Можно залезть в ванну с водой и вскрыть себе вены. Можно повеситься на шарфе или колготках, потом висеть на чердаке, как украшение. Подумала про мгновенный выстрел, яркую вспышку. Но у них нет пистолета. Или есть?

Лиз не помнила. Ничего не могла вспомнить.

Свернувшись калачиком, она лежала на полу посреди холла. Оцепенение постепенно исчезало, из глаз полились слезы. Она плакала, прижимаясь лицом к деревянным половицам. Вымыла пол своими слезами, отполировала его своими соплями и наконец выработала три правила.

Во-первых, это будет несчастный случай. Или будет выглядеть как несчастный случай. Но никак не самоубийство. И никто никогда не задумается о том, что они сделали не так, почему она решила покончить с собой. Она умрет, и, может быть, все забудут, что она когда-то жила на свете.

Во-вторых, она устроит себе несчастный случай через месяц. Точнее, через три недели. Ровно десять лет спустя с того дня, когда ее отец упал с крыши и сломал себе шею. Чтобы мама скорбела всего лишь один день в году, а не два.

И, в-третьих, она покончит с собой где-нибудь подальше от дома. Пусть ее тело обнаружит незнакомый человек, но никто из тех, кого она любит, не увидит ее разбившейся.

Но правила не сработали.

Ее обнаружил Лиам. Лиам, влюбившийся в Лиз в первый учебный день пятого класса, ехал по автостраде и вдруг, повернувшись, заметил ее – ее ярко-зеленый свитер, видневшийся в разбитом окне автомобиля.

Ее мама тихо льет слезы в коридоре у входа в отделение реанимации, плачет, шепча имя дочери и имя мужа, повторяет их снова и снова, словно молитву. Слезы скапливаются на тыльной стороне ее трясущихся ладоней и текут, текут, текут.

И я не забуду. Обещаю то, что никто другой не может обещать. Обещаю: буду помнить вечно.

Очень тихо. Что-то жужжит, что-то пикает – где-то в глубине, как будто вдалеке. В приемном покое почти никого. Лиам заснул. Уронил голову на подоконник, придавив лицом молнию толстовки, отпечатавшуюся узором из зубьев на его щеке и губах. В его кармане вибрирует сдыхающий телефон – это его обезумевшая от беспокойства мать снова пытается дозвониться до сына, – но вибрацией его не разбудить.

В коридоре у отделения реанимации Моника Эмерсон тоже спит, прислонившись головой к стене. Медсестра в униформе с рисунком из розовых динозавров, проходя мимо, видит ее и идет за одеялом. Когда она укутывает ее плечи, Моника, шевельнувшись, шепотом произносит имя дочери.

Джулия сидит в кафетерии, расположенном на одном из верхних этажей. Сидит, обхватив ладонью уже третью банку напитка «Red Bull». Сегодня она впервые попробовала энергетик. Вкус его ей не нравится, ничуточки, не нравится состояние взвинченности, в коем она сейчас пребывает, но, по крайней мере, она не спит. Ей нельзя спать, о чем она твердит себе снова и снова, словно от этого веки перестанут закрываться. Сегодня ей нельзя спать. И она не заснет. Она не должна спать, когда – если, если – поступят плохие новости. Джулии ненавистна сама мысль о том, что эти новости ее разбудят.