Всем сестрам по серьгам - Инна Туголукова Страница 9

— Доброе утро, Андрей Николаевич, — говорила, переступая порог. — Как вы себя чувствуете? — Но в глаза не смотрела, и в голосе сквозил холодок.

Почему так получалось, Алена не знала. На самом деле ей хотелось впорхнуть в палату с веселой улыбкой, милым щебетом и легким кокетством, как это делала, например, Ольга, которой, строго говоря, вообще здесь нечего было делать.

— В десять часов у вас массаж, и с сегодняшнего дня вам назначено ФТЛ, что по-русски означает физиотерапевтическое лечение, — съязвила она, на сей раз выдержав его сердитый взгляд.

— Вот заноза, — с досадой пробормотал Андрей, когда дверь за палатной сестрой с тихим стуком закрылась.

Что-то странное творилось вокруг него, какая-то ерунда. Он слышал за спиной перешептывания и сдавленные смешки, ловил любопытные взгляды и понимал, что центром этого кипения страстей является именно он, Андрей Шестаков, но ему и в голову не могла прийти истинная причина такой популярности. А уж то, что это связано с дерзкой овцой — его палатной сестрой и какими-то якобы существующими между ними отношениями, не привиделось бы и в дурном сне.

Наконец и Викентий Палыч обратил внимание на охваченную оживлением «травму».

— А что это все у нас так окрылились? — поинтересовался заведующий на очередном утреннем обходе. — Нам что, зарплату повысили?

— Как же! Они повысят, — ощерилась старшая сестра. — Догонят и последнее оторвут вместе с руками.

— А чего народ ликует? Что за праздник? День рождения или помер кто?

— Да Ленка Силантьева крутит шашни с этим вашим из отдельной палаты. А остальные лясы точат — обсуждают, как посмотрел да чего сказал. Им что ни делать, лишь бы не работать.

— Шашни? — обомлел Викентий Палыч. — Какие, к черту, шашни?! — возвысил он голос.

— Ну зачем вы, Раиса Ивановна? — поморщилась терапевт. — Нет ведь ничего — разговоры одни.

— Где Силантьева?! — заорал заведующий.

— Известно где, — усмехнулась зловредная Раиса. — С хахалем своим… разговаривает.

Алена уже уходила (и зашла-то на секунду — положить таблетки), когда дверь с шумом распахнулась и в палату ворвался завотделением.

— Силантьева! — набросился он прямо с порога. — Ты что тут делаешь?!

— Чиню велосипедные колеса, — вспыхнула Алена. — Вы разве не видите?

— Ты не умничай! — прикрикнул заведующий. — И чтобы я больше тебя в этой палате не видел! Понято?

— Как прикажете, — гневно поджала она губы.

— Ты мне ноздри не раздувай!

— Мне нет никакого дела до ваших ноздрей, — холодно обронила она и ушла, плотно прикрыв за собой дверь.

— Да-а, этой особе палец в рот не клади, — усмехнулся Шестаков.

Викентий хрустнул пальцами, не скрывая недовольства.

— Андрей, что происходит?

— А что, собственно, происходит? — удивился тот. — Что случилось?

— Зачем ты ее привечаешь?

— Кого?!

— Силантьеву!

— Да ты же сам ее ко мне приставил, как самую здесь у вас умненькую! Забыл?

— Ничего я не забыл. Но я прошу тебя по-товарищески: не трогай ее, не дури девке голову. Это вовсе не то, что тебе сейчас нужно, в твоем настроении. Эта девочка совсем из другой оперы…

— А кто знает, что мне сейчас нужно? Не подскажешь, костоправ? Или тонкие материи не твоя сфера деятельности? Тебе с зубилом сподручнее?

— А чего ты злишься?

— А чего ты лезешь, куда не надо? Влетел как подстреленный. Сам, что ли, глаз на нее положил? Так успокойся, не уведу — не нужна она мне ни в каком качестве.

— Ты, во-первых, не городи ерунды. Я не сплю там, где работаю.

— Свежо предание, — хмыкнул Андрей.

— Во всяком случае, понимаю, когда это можно.

— Ну, допустим. А во-вторых?

— И во-вторых и в-третьих. Здесь нравственность другая, у этой девочки.

— Да какой девочки-то, Господи ты Боже мой! Она уж сама забыла, наверное, когда девочкой-то была! Ей сколько лет-то, по-твоему? Шестнадцать? Так сейчас уже и в шестнадцать, и в четырнадцать…

— Она же все за чистую монету… В общем, — оборвал он себя, — пока она работает в моем отделении, я за нее отвечаю.

— Да что вы все носитесь с ней как с писаной торбой?

— Потому и носимся, что умница, трудяга. Ей бы дальше учиться, а она не может — обстоятельства не позволяют и совесть не дает. Совестливая она, понимаешь? И душа замечательная. А жизнь тяжелая. И ты ей эту жизнь еще больше не осложняй, не ломай ее, я как друга тебя прошу.

— Слушай, Кеша, я не знаю, что тут у вас происходит, — раздражился Андрей, — какой-то сдвиг по фазе, всеобщее помешательство. А может, это у меня крыша поехала вместе с позвоночником. Но одно я могу сказать тебе твердо: мне нет никакого дела до вашей Силантьевой, я ее не соблазнял, в постель к себе не тащил и, уверяю тебя, не потащу под дулом пистолета. Не в моем вкусе твоя высоконравственная подопечная. У меня на нее не встанет, даже если она очень об этом попросит…

Этой ночью приснился Андрею странный сон. Странный, потому что, если верить сомнологам, в снах нам является реальная действительность, не считая, конечно, вещих, пророческих. Все, что нас мучает и томит, пугает, влечет, задевает сознание, причудливо вплетается в химерические ночные видения. А приснилась Андрею его палатная сестра Алена Силантьева. Стало быть, странность заключалась в том, что ни мук, ни кошмаров, ни тем более грез и томлений сия особа в нем ну никак не пробуждала. И сознания не задевала никоим образом, как не задевает его муха, жужжащая на оконном стекле. Разве что слегка раздражает самим фактом своего существования. С чего бы тогда приснилась, спрашивается в задачке?

И ведь как приснилась! Под самое утро, когда в крови играют гормоны. Да вот, собственно, и все объяснение! А присниться могла любая из тех, что мелькают перед глазами. Хоть Фаина.

Андрей улыбнулся, представив в своих объятиях могучую экс-чемпионку по лыжам. Конечно, во сне все переживаешь точно так же, как наяву, и на следующий день смотришь на виртуального партнера другими глазами, словно выискивая на его лице тайные следы пережитого совместно наслаждения.

Дверь с тихим скрипом отворилась, и Шестаков заинтересованно встрепенулся, но в палату, вопреки ожиданиям, громыхнув ведром, вошла Фаина.

— Занятный старик лежит у нас в шестой палате, — сообщила она вместо приветствия. — Восемьдесят пять лет. Попал под самосвал. Три ребра сломал и морду поцарапал.

— Это, конечно, занятно, — согласился Андрей.

— Да это я так, к слову! — досадливо отмахнулась Фаина. — Ты слушай дальше. «Я, — говорит, — до ста лет обязательно доживу. Дал себе такую жизненную установку». И, слышь, сядет и бормочет: «Я молодой, сильный, здоровый, все смогу, все у меня получится!» Медитирует, значит. А в перерывах шарики воздушные надувает.