Три женщины одного мужчины - Татьяна Булатова Страница 9

Во дворе Вильских за глаза называли «баре», но в этом прозвище сквозила не столько зависть, хотя и ее хватало, сколько реальное уважение простого люда к тем, кто, по их мнению, высоко поднялся, но при этом не потерял своего человеческого лица. И Николай Андреевич, и его немногословная тихая теща, и даже младший Вильский не просто здоровались с соседями, но и обязательно произносили при этом имя-отчество визави, а также вежливое «как поживаете?». Особенно смущал рыжий Женька, по бабушкиному примеру встречавший соседей словами «Бог в помощь», и это в том возрасте, когда среднестатистический ребенок не выговаривает половину алфавита.

Кира Павловна была другой, не такой, как ее ближайшие родственники. Поэтому и дело с ней обстояло несколько иначе. Жену Николая Андреевича Вильского во дворе любили, но любили по-особому, потому что она была «своя», со всеми на «ты», то есть без этой интеллигентской закваски, которая была присуща ее матери, приехавшей в Верейск из деревни на заработки. Здесь, в городе, Анисья Дмитриевна скоренько вышла замуж за бездетного вдовца Павла Никитина, потомка разорившихся купцов, высланных на излете 1922 года на Колыму. На момент встречи с будущей женой отрекшемуся от родителей Павлу Спиридоновичу было обещано место в родном когда-то, а теперь городском лабазе, по привычке называемом верейскими старожилами «Никитинским».

Испытывала ли молодая Анисья к будущему мужу особое влечение, неизвестно. Ни о чем подобном она никогда с дочерью не говорила. Но замуж за вдовца пошла с радостью, не принимая во внимание блудливый нрав Павла Спиридоновича и склонность к различного рода коммерческим авантюрам, о которых она узнала довольно скоро, как только супруг заступил на обещанное торговое место, откуда периодически притаскивал то тщательно упакованный в местную газету пакет муки, то шмат масла.

– Не надо, Паня, – просила Анисья вороватого супруга. – Посадят тебя. Разве ж мы и без этого не проживем?

– Проживем! – легко соглашался веселый Никитин и продолжал подтаскивать больше из-за спортивного азарта, нежели от нужды. Одним словом, единственное дитя, рожденное Павлом в браке с Анисьей, рисковало с высокой вероятностью остаться сиротой при живом отце. Так, собственно говоря, и случилось: Павел Спиридонович Никитин, удачно выдав Киру замуж за молодого, но уже при серьезной должности инженера Вильского, благополучно сгинул через пару лет в «местах не столь отдаленных».

И Кира Павловна, и Николай Андреевич со слов Анисьи Дмитриевны знали подлинную причину исчезновения «деда Пани» (только так его в семье Вильских и называли): он пробыл в плену с декабря 1941 по июль 1942 года, чудом выжил, прошел через штрафбат. «Искупил кровью!» – любила говаривать быстро воспламеняющаяся от собственных слов Кира, поминая пропавшего отца, и категорически отказывалась считать его преступником.

По настоянию тихой Анисьи Дмитриевны и политически грамотного Вильского разговоры эти не приветствовались, а посему Кирочка вела их исключительно в кругу доверенных лиц, в число которых входила добрая дюжина соседок, божившихся держать язык за зубами. Кстати, вначале именно они распространили еще одну, не политическую, а криминальную версию исчезновения «деда Пани», которая имела широкое хождение в массах, потому что была проста и понятна: заведующий комиссионным магазином оказался нечист на руку, как и многие его коллеги, почувствовавшие силу в трудное послевоенное время.

Кира Павловна объявила было войну клевете, но очень скоро устала считать каждую вторую соседку злоязычницей и пустила в ход другую, как она считала, правдивую версию.

На самом деле послужной список «деда Пани» совмещал в себе оба эпизода, поэтому по молчаливому согласию тещи с зятем надлежало добрыми делами отвлекать внимание от позорной страницы в истории семьи Вильских.

– Никакого в этом позора нет! – наскакивала на мужа Кира Павловна и трясла перед его носом аккуратненьким кулачком. Только до носа она ему и доставала, потому что роста была маленького, крутила на своих рыжеватых волосах перманент и чернила брови так, что на ее светлом лице они выглядели точно подвешенные в воздухе коромысла.

– А я и не говорю, Кира, что это позор, – устало объяснял жене Николай Андреевич. – Но для общего блага лучше об этом молчать. Все-таки у нас сын.

– И что? – лезла на рожон Кира Вильская. – Ему-то какая разница!

– Ты не понимаешь, – терпеливо внушал Николай Андреевич. – Это может повлиять на его политическую карьеру.

– Чего?! – ахала Кира Павловна.

– Кирочка, доченька, – слезно молила Анисья Дмитриевна строптивую дочь. – Пожалей Женечку.

– А чего его жалеть-то? – никак не хотела понять Кира Вильская. – Ему что, за деда ответ держать? У нас, между прочим, в стране сын даже за отца не ответчик.

– Еще какой ответчик! – напоминала Кире Павловне тихая Анисья Дмитриевна и часами молилась, чтобы удалось вразумить глупую дочь.

– Опять молишься?! – сердилась Кира на мать и требовала, чтобы та все иконы «заперла» в темной комнате, а на робкое: «Может, все-таки Женечку окрестить?» – взрывалась как петарда и целый день с пеной у рта доказывала, что в семье коммунистов не может быть ни икон, ни свечей, ни черта, ни бога. При этом сама Кира Павловна в партии не состояла и вступать туда не собиралась, потому что сама мысль об уплате членских взносов была ей опричь души. «Хватит нам и одного несуна!» – кивала она на мужа-партийца, мысленно подсчитывала ежемесячные взносы и ворчала себе под нос, что она, в отличие от всяких дураков, «сама себе отдельная партия».

Быть главой «отдельной партии» Кире Павловне было довольно легко, потому что «на посылках» у нее добровольно состоял весь «двор»: Анисья Дмитриевна, Николай Андреевич, Женька, а теперь еще и Женечка Швейцер, о которой знаменитая соседка-завистница распространяла сплетни до тех пор, пока сам Вильский не пресек гнусные происки и не отказал от дома той, которая долгое время играла роль ближайшей подруги его жены.

– Я привлеку вас за клевету, – пригрозил всегда выдержанный Николай Андреевич Прасковье Устюговой, зашедшей по-соседски за спичками.

Прасковья, привыкшая видеть старшего Вильского спокойным и доброжелательным, обомлела и не нашла ничего лучше, как сообщить о том, что она в долгу не останется и встречно привлечет за клевету саму Киру Павловну и плевать ей, что эта «барыня – жена самого главного инженера»:

– Мне, Николай Андреич, до парткома идти недалече. Я тоже, между прочим, член партии и знаю, как за себя постоять!

– А что же вам Кира Павловна сделала? – искренне удивился Вильский, зная свою жену как человека в дружбе верного, отзывчивого и в принципе не склонного к пересудам.

– А не надо было мою Марусю хаять! – взвилась Прасковья и зачастила как из пулемета: – Девчонка себя в строгости держала, все ждала, как обещано: «Маша – Женя». По сторонам не смотрела, все сыночка вашего ждала, глазыньки проглядела, пока он из своего Ленинграда вернется. Дождалась! – зло выкрикнула соседка. – А вместо свадьбы: «Здрасте, Маруся, на лярве женюся» (Николай Андреевич поморщился). Да еще и хаять девку надумали: слепая, значит, не подходит она им. Очки им не нравятся! Зато работящая, скромная, ляжки не оголяет, как ваша-то! Стыда нет: вся жопа открыта…