Свет твоих глаз - Джоди Хедланд Страница 9

Анжелике стало не по себе. Но как только она развернулась, чтобы уйти, веселые голоса вояжеров затянули свою знаменитую песню Сен-Мало, словно умоляя ее остаться.

Мы веслами режем водную гладь,

Плывем мы на остров, на остров играть.

К вам ветер пригонит наш парусный флот,

Он груз ячменя и пшеницы везет.

Она помедлила и даже обернулась через плечо, но, поймав полный жалости взгляд юной леди, бросилась прочь по песчаной тропинке в сторону таверны. Сердце выбивало тревожную дробь, предупреждая ее, что нужно держаться подальше от красивой леди, что любое сближение с ней может привести к беде.

К тому же у нее не было причин задерживаться на пляже и пытаться узнать, вернулся ли Пьер.

Ей достаточно Жана. Большего ей не нужно.

Пьер пересек открытый участок, который много лет назад, еще в те дни, когда они только обустраивались на Мичилимакинаке, расчистил от леса отец. Яркий полуденный свет позволил Пьеру рассмотреть куда больше, чем удалось вчера, в спешном визите к коттеджу незадолго до рассвета.

Туман и темнота раннего утра скрыли от него ферму, однако теперь солнечные лучи касались каждого сломанного столба ограды, каждого сорняка, растущего на давно не паханном поле, каждого корявого фруктового дерева, каждой выкрошившейся перемычки в стенах бревенчатого дома.

Особенно ярко солнце выделяло дыру в скате крыши, где несколько кусков черепицы отпали, оставив черный провал.

Если бы он вчера не видел матушку, он решил бы, что ферма давно заброшена.

Пьер остановился, поднял свой тяжелый мешок и попытался расправить плечи, стряхнув давящее ощущение вины, которое гнуло его к земле. За домом виднелся амбар. Оттуда не доносилось ни звука. Дверь была приоткрыта, и было видно, что в строении, сложенном папой из камней, от которых они вместе очищали поля, теперь обитает лишь темнота.

А где же куры, которые обычно рылись во дворе? Где свиньи, которых папа выпускал на вольный выпас? Он напрягал слух, пытаясь услышать ржание хоть одной лошади или мычание их молочной коровы. Но на ферме было тихо, как на кладбище. Звуки – барабаны, музыка, веселые песни – долетали сюда только с берега.

Узел, в который стянуло его желудок, сжался еще туже. Почему матушка не спустилась на берег встречать первые корабли, как сделали все остальные?

Последние несколько часов он провел, помогая своим людям разгружать каноэ и здороваясь с индейцами, которые прибыли вскоре после них. А затем с трудом собирался с силами, чтобы заставить себя пройти эту последнюю милю от города.

Один из высоких засохших сорняков, покрывавших то, что раньше было маминым процветающим огородом, покачивался на ветру, словно махая Пьеру, отгоняя его обратно на берег от встречи, к которой он мысленно готовился с тех пор, как Господь наконец добился его внимания.

Но он помотал головой и поборол в себе этот соблазн.

Ветер острова, холодивший свежевыбритое лицо Пьера, донес до него сладкий аромат сирени. Значит, хотя бы кусты, которые матушка посадила, когда он был еще маленьким мальчиком, до сих пор росли по обе стороны от входной двери коттеджа.

И, как ни удивительно, они были подстрижены, красуясь сотнями крошечных пурпурных цветков.

Хоть это не изменилось. Она до сих пор любила свою сирень.

Пьер глубоко вздохнул и усилием воли заставил себя снова шагнуть вперед и не останавливаться, пока не окажется у двери.

Пришло время просить у нее прощения. Он не найдет покоя, пока не сделает того, к чему Господь подталкивал его с той самой прошлогодней ночи, когда Пьер, будучи в очередном пьяном угаре, едва не убил другого вояжера из-за глупой ссоры.

К счастью, Рыжий Лис сумел вовремя разжать его пальцы, сомкнутые на горле противника. Но тот случай напугал его, заставил очнуться внутри пьяного дебошира, которым он стал. Пьер понял, что ему не нравится то, во что он превратился, – в подобие своего отца, от чего сам отец не раз его предостерегал.

Теперь Пьер понимал, почему так разгневался отец, когда он сказал ему, что собирается присоединиться к бригаде вольных торговцев. Он действительно не смог устоять перед пьянством и дебошами, которыми сопровождалась жизнь любого вояжера.

Но этому пришел конец. С тех самых пор, как он покаялся перед Богом и отрекся от мерзости, в которую превратился.

Да, он был неидеален. Господь все еще трудился, меняя его к лучшему. Но за минувший год Пьер проделал немалый путь к добродетели.

Он расправил плечи и стянул шапку. Запустил пальцы в волосы, пытаясь придать кудрям приличный вид.

И медленно открыл дверь.

Та широко распахнулась, и Пьер замер, глядя на матушку, которая опустилась на колени у очага, возясь с чайником отчего-то слишком уж близко к небольшому пламени, поднимавшемуся над жалкой кучкой щепок и обрывков коры.

При звуке открывающейся двери спина матушки напряглась, руки застыли. Насколько он видел, она мало изменилась за годы его отсутствия. Ее волосы так же были завязаны в тяжелый узел на затылке и были все того же знакомого пшеничного цвета, разве что чуть посветлели от серебряных прядей. Она сильно похудела, но сохранила грацию и гибкость, которые он помнил.

На долгий, тяжелый миг он затаил дыхание, ожидая, что она повернется. От желания сбежать подрагивали все мышцы.

– Анжелика? – спросила она. – Это ты?

Анжелика?

Память тут же подбросила образ неуклюжей рыжей девчонки, которую матушка любила, как родную дочь, доброй девочки, которая следовала за ним и Жаном по всему острову и стала для него младшей сестренкой, которой у него никогда не было. По-видимому, она до сих пор являлась немалой частью жизни матушки.

Матушка чуть повернулась.

Во рту у Пьера пересохло, но он заставил себя заговорить:

– Non, maman. Это не Анжелика.

Она ахнула. Чайничек выскользнул из ее пальцев и упал в жалкое подобие костерка. Она начала подниматься, но в процессе мазнула рукой по углям. С болезненным криком отдернув руку, матушка попыталась отодвинуться подальше от огня, но провела рукавом по еще не погасшему пламени. Потертая ткань платья немедленно загорелась.

Пьер, бросив свой мешок, в три шага преодолел комнату и рухнул рядом с матерью на колени. Краем кожаной рубашки он сбил пламя с ее рукава, в то же время ловя ее за руку.

– Нужно залить ожог холодной водой, – сказал он.

Но матушка выхватила руку и с радостным криком заключила его в объятия.

– О Пьер!.. – ее голос дрожал. – Сынок, милый… Это правда ты?

– Oui, maman. Это действительно я.

Ее пальцы коснулись волос Пьера. Матушка погладила его кудри, как всякий раз в детстве, когда он прибегал к ней за поддержкой, особенно после того как сделал что-то, чего делать не следовало, и он это знал. В детстве такое случалось куда чаще, чем он хотел бы себе признаться.