Достойна счастья - Полина Федорова Страница 9

Ближе к десяти вечера дверь коморки приотворилась, и робкий голос дежурного солдата позвал:

— Господин Дивов, ваше благородие…

Федор протиснулся к дверям.

— Слушаю.

— Тут вам письмецо, — перешел на шепот солдат, — малец какой-то принес, сказал весьма важное.

Федор развернул измятую записку: «В саду, в полночь. Л.». Сердце его пропустило удар, а потом кровь бешено застучала в ушах. Она зовет его! Он сможет проститься с ней, увидеть в последний раз!

— Федор Васильевич! Ступайте сюда! — раздалось за спиной несколько нестройных голосов.

— Иду, господа, — отозвался Дивов, но все его мысли с этого мгновения стали заняты только предстоящей встречей с Лизой. Спустя полчаса он намекнул гостям, что время позднее, ему бы не мешало отоспаться перед дальней дорогой, да еще и вещи уложить надо… Сотрапезники проявили деликатность и удалились, горячо распрощавшись с Федором.

Без четверти двенадцать Федор уже стоял перед каменной стеной, ограждавшей жилище коменданта, выискивая в ней слабое звено. Про себя он сотни раз вознес благодарность Создателю за то, что тот придумал луну — лампаду влюбленных, — иначе в чернильной мгле ночи, перелезая через ограду, запросто можно было сломать себе шею и попасть не на Кавказ, а прямехонько в лазарет или, того хуже, на погост гарнизонной церквушки.

Тяжело спрыгнув на землю, Федор замер, прислушиваясь к тишине сада. Буколически журчали струйки фонтана, тенькнула в кустарнике какая-то птичка, хрустнула под чьей-то ногой веточка, послышался шорох одежды. Он повернулся на звук и увидел темный силуэт, скользнувший ему навстречу.

— Федор… Васильевич…

— Лиза… Лизанька…

Он схватил ее в объятия и почувствовал, что пропал. Нахлынувшее желание, обостренное тысячекратно мыслью о разлуке, разлуке навсегда, поглотило его полностью. Если уж он должен от нее отказаться, то пусть останется в его памяти хотя бы эта ночь.

В его поцелуях, в его руках не было нежности, а страсть была лишена покрова бережности. Он сминал ее губы своими губами, жадно прижимал ее нежное, округлое тело к своему, затвердевшему от желания близости. Лиза почти не отвечала, безропотно принимая ласки и не останавливая. Он откинул ее голову назад и взглянул ей в лицо. Оно было похоже на трагическую маску: бледное, залитое слезами, с огромными бездонными глазами, казавшимися в свете луны чернильно-черными.

— Я хочу тебя, — срывающимся голосом, почти не помня себя, простонал он.

— Да, — тихо и безучастно ответила она и, закрыв глаза, повторила: — Да.

— Посмотри на меня, — чуть тряхнул ее Федор, — посмотри. Ты понимаешь, чего я прошу?

— Все бессмысленно… Слова бессмысленны. — Она взглянула на него с болью и горечью. — Ты знаешь, я твоя… Я хочу быть твоей.

Федор подхватил ее на руки и понес к скамье, на которой когда-то они поцеловались впервые. Казалось, что это было в какой-то совсем иной жизни. Тогда тоже было прохладно, с Двины дул ветерок и собирался накрапывать дождь. На ней была та же теплая бархатная ротонда, на голове — кокетливая шляпка. Сегодня шляпки не было, а волосы были заплетены в обычную косу. Когда он положил ее на скамью, коса скользнула вниз и кольцом обвилась вокруг ножки.

Странное состояние овладело Федором: кровь, казалось, кипела в жилах и из всех мыслей, скорее даже не мыслей, а желаний, осталось только одно — сделать эту девушку своей. Он не был сейчас способен на любовную прелюдию, не желал познать тайны и прелесть ее тела, он даже не хотел, чтобы она ему отвечала. Только вторжение, только это главное. Тавро хозяина. Он вторгся в нее стремительно и безжалостно, едва уловив тот момент, когда преодолел девственную преграду. Лиза сжалась, но не проронила ни звука, не попыталась оттолкнуть его, только еще крепче охватила его руками и впилась зубами в сукно шинели. Он излился бурно и неистово, утратив ощущение времени и пространства.

Очнувшись, Федор почувствовал себя завоевателем, поработителем, господином. Его тело ликовало и звенело, как натянутая струна, приветствуя блаженство освобождения. Он нежно стал целовать Лизины глаза, щеки. Они были солоны от слез. И этот вкус на его губах разом погасил всю радость. Действительность обрушилась на него. Что же он наделал?

Федор поспешно поднялся, привел в порядок свою одежду, помог Лизе сесть.

— Лиза, любимая, прости… Прости меня… — Он взял ее прохладные ладони в свои горячие руки и стал покрывать поцелуями.

— Оставь… Все зря. — Она уткнулась в его плечо и заплакала.

— Дорогая, прошу, не плачь, — чувствуя себя последней скотиной, взмолился Федор. — Я причинил тебе боль…

— Разве это боль? Вот здесь всего больнее. — Она взяла его руку и приложила к своей груди.

Федор обнял ее за плечи, прижал к себе и стал тихонько покачивать. Так в былые времена делала его матушка, когда ее озорники-сыновья прибегали с разбитыми носами и коленками. Еще матушка всегда шептала что-то успокаивающее, но Федор не мог сейчас найти ни одного слова утешения и не смел дать ни одного обещания. Он с ужасом поймал себя на желании уйти. Встать и уйти, оказаться как можно дальше от этих слез, от измятого мукой лица, потому что виновником слез и муки был он — Федор Дивов, человек чести. Он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Будто прочитав его мысли, Лиза отстранилась.

— Тебе пора. Скоро рассвет, — чуть дрожащим голосом произнесла она.

— Да, но… — начал было Федор.

— Прошу тебя, иди, — прервала она его. — Будет худо, если тебя здесь застанут.

— Лиза, я не ведаю, что будет со мной в будущем, останусь ли я жив, или погибну, получу помилование или нет. Я не могу предложить тебе разделить со мной злосчастный мой жребий.

— Я знаю. И ничего не прошу. Ступай.

Лиза обняла Федора, сама прикоснулась к его губам.

— А теперь иди.

Федор поднялся со скамьи, еще раз поцеловал ее руки.

— Прощай, любимая. Я дам о себе знать.

Лиза молча кивнула. Он направился к стене, несколько раз оглянулся назад. Но лица Лизы уже не было видно, только неясный силуэт, вдруг слившийся с сумраком сада. Федор перелез через ограду и зашагал по улице. И чем дальше он отдалялся от Лизы, тем менее ощутимым становился груз случившегося, который по возвращении в казарму и вовсе стал не грузом, а так, некой пушинкой, подобно той, что легла во время пути на плечо его мундира. Дивов глубоко вдохнул, выдохнул и одним щелчком спорхнул пушинку со своего плеча.

Лиза смотрела в ласковые глаза отца, так похожие на ее собственные, и никак не могла подобрать нужные слова. Отчаяние и леденящий ужас накатывали на нее волной за волной, внутри все сжималось и скручивалось в тугой узел, как только она пыталась открыть рот и произнести то, что намеревалась. А сделать это было необходимо, потому как самой ей со всем этим справиться не было никакой возможности. Разве только руки на себя наложить.