Год длиною в жизнь - Стивен Манчестер Страница 9

Впрочем, не все мои воспоминания детства настолько плохи. Получив от отца немного денег, мать как-то взяла картонную упаковку от холодильника, прорезала в ней дверь и окна, а потом карандашами и старыми маркерами дорисовала антураж кукольного игрового домика. Это был лучший подарок, который я когда-либо получал. Не сомневаюсь, что и Джозеф вполне разделял мои чувства, учитывая, что он вообще не склонен был выражать их прилюдно.

Мать тоже была заядлой курильщицей, но предпочитала длинные сигареты с фильтром. Волосы она укладывала в своеобразный пчелиный улей, высокую прическу пучком с начесом, на чем настаивал отец. В соответствии с теми же требованиями отца, она неизменно выглядела «прилично» — с макияжем и украшениями. Она носила очки в роговой оправе для чтения, каковое, по моему мнению, стало для нее своего рода отдушиной, потому как она посвящала ему все свободное время. Даже с сигаретой во рту она не отказывалась от жевательной резинки. Ее работой были мы с Джозефом, и она относилась к ней со всей серьезностью. Она была верующей женщиной и чудесной матерью, хотя с самого детства я чувствовал, что мать очень несчастлива.

Помню, как однажды родители повели нас с Джозефом в аптеку Плезент-Драгстор на Рождество. Я до сих пор, словно наяву, вижу подарки, которые отец приобрел за «свои услуги» в той аптеке, а потом и в универсальном магазине «У Джека и Гарри». Вскоре мы переехали из города в деревню, потому что отец «не хотел, чтобы мы выросли в атмосфере насилия». Этот парадокс до сих пор ставит меня в тупик.

Юность может быть полна самых невероятных надежд, и, как часто бывает, я не ценил ее — со всеми возможностями, которые буквально лежали у моих ног, — пока не стало слишком поздно. В один прекрасный день, словно персик, висящий на самой нижней ветке, мир оказался в полном моем распоряжении. Но не успел я поднять голову, как ворота сада закрылись наглухо.

* * *

Вскоре я добрался до Суонси. Припарковав машину неподалеку от железнодорожной колеи, я выбрался наружу.

По обеим сторонам дороги росли дубы и клены, и их ветви, смыкаясь, образовывали сплошной навес у меня над головой, сквозь прорехи в котором, бросая на землю пляшущие тени, проглядывало солнышко. Дальний конец этого живого туннеля тонул в темноте, и я едва не подпрыгнул от неожиданности, услышав, как где-то звонко хрустнула ветка. В воздухе ощущался легкий, едва уловимый запах влажной собачьей шерсти. «Я здесь не один», — подумал я и опустил глаза, по какой-то мне самому неведомой причине ожидая увидеть у ног своего лучшего друга Фоксхаунда. Но собаки моего детства рядом не было. Да и откуда ему здесь взяться? Он умер, когда мне исполнилось двенадцать, едва не разбив мое сердце. Мне было так больно, что я даже поклялся больше никогда не заводить собаку… Пар от дыхания легкими клубами указывал мне путь, и я начал второй отрезок своего путешествия по дороге воспоминаний.

Изрядно вспотев, я наконец добрался до старого игрушечного дома. От него практически ничего не осталось, за исключением груды каких-то трухлявых досок и планок да клубка спутанных гнилых веревок — разбросанные там и сям останки, некогда Служившие прибежищем от родительской опеки. Отдышавшись, я поднялся по ступенькам в свое прошлое.

Под прогнившими сырыми лохмотьями, некогда бывшими красным ковром, меня поджидала Мисс Ноябрь [4]. Грудь ее выцвела и сморщилась от непогоды, но не настолько, чтобы я не вспомнил, как некогда она послужила отправной точкой моего отрочества. Оставив Мисс Ноябрь и дальше зябнуть под грубой шерстяной материей, большую часть дня я предавался воспоминаниям. Несколько раз глубоко вздохнув, я смежил веки и отправился в прошлое…

* * *

Он вновь встал перед моим внутренним взором, последний дом в ряду подобных на Оливер-стрит. Его называли «берлога Биггинса», и, сколько я себя помню, он всегда выглядел заброшенным. Джозеф, мой брат, вечно подшучивал надо мной, насмешливо уверяя, что, дескать, у меня не хватит духу перепрыгнуть через забор и пересечь его двор по дороге в школу. И долгие годы Джозеф был прав.

«Берлога Биггинса» представляла собой старый дом в викторианском стиле, словно сошедший прямо с экрана фильма ужасов. Укрытый со всех сторон разросшимися деревьями и густыми тенями, он являл жуткое зрелище, и я до смерти боялся его, а едва увидев, возненавидел.

Ходили слухи, что дом был построен на месте старого индейского кладбища. Правда это или нет, но к востоку от него и впрямь располагался погост. А слухи с каждым годом, как это бывает в маленьких городках, обрастали все новыми жуткими подробностями.

Легенда гласила, что в незапамятные времена миссис Лоретта Биггинс потеряла своего мужа, капитана корабля, который сгинул в мрачных и холодных глубинах Атлантического океана. Вскоре после этого она лишилась и большей части рассудка. Говорили, что после его смерти она долгими неделями расхаживала по «вдовьей палубе» [5], выкрикивая его имя столь пронзительным и страшным голосом, что мурашки бегали по спине даже у самых отчаянных храбрецов. Единственным светом в окошке для нее стал сын Чарлз, совсем еще ребенок. Почти лишившись рассудка и вознамерившись любой ценой защитить ребенка, она держала его под замком, словно преступника. Рассказывали, будто он спал в шкафу, а ел вместе с домашними животными. Она ни на минуту не выпускала мальчика из виду. Но все это продолжалось только до того момента, пока силы обезумевшей женщины не иссякли и она не ослабила внимания.

Чарлзу исполнилось десять лет, когда он вырвался из заточения, которое устроила ему мать. По слухам, он побежал на пристань, откуда его отец отплыл в вечность. Отдав предпочтение одному родителю перед другим, мальчик прыгнул в ледяную воду и изо всех сил заработал руками. Обессилев, он повернулся лицом к берегу и принялся качаться на волнах, ожидая решения своей судьбы. Даже если бы он передумал, то вернуться на сушу уже не смог бы.

А оттуда донесся дикий крик. Подняв голову, он разглядел мать, стоявшую на «вдовьей палубе». Протягивая к нему руки, она пронзительно выкрикивала его имя: «Чарлз!» Кое-кто даже утверждал, будто мальчик улыбался, скрываясь под водой. Но город буквально содрогнулся от душераздирающего крика, какого еще никогда не срывалось с женских уст. Она снова и снова звала его по имени: «Чарлз! Чарлз!» — но молодому Биггинсу уже не суждено было вернуться. Предпочтя объятия смерти, он сумел избежать скорбной участи, которую уготовила ему мать. В довершение ко всему, женщина сохранила достаточно здравого смысла, чтобы понять: она собственными руками погубила своего единственного ребенка.

С этого момента уже никто не сомневался в том, что пожилая леди окончательно сошла с ума. Вскоре соседи начали жаловаться на пропажу своих домашних любимцев, обнаруживая их изуродованные тела на улице перед домом Биггинсов. Хотя прямо обвинить в этом несчастную женщину никто так и не отважился. А те, у кого хватило мужества предпринять такую попытку, добирались лишь до крыльца, после чего их останавливали доносящиеся из дома безумные вопли. Подняв голову, они видели силуэт за створками разбитого окна. Женщина яростно жестикулировала, приглашая их в дом, но никто так никогда и не переступил его порог.