Австрийские фрукты - Анна Берсенева Страница 9

А эта дама за плечи себя не обхватывала, но в руках себя держала. И одета была не по-домашнему, а в белую блузку и синюю юбку, и причесана так, будто собралась куда – темные с сединой волосы гладко расчесаны и собраны в низкий узел на затылке. Танька любила делать разные прически, девчонки ее за это даже парикмахершей называли, поэтому знала, как нелегко добиться, чтобы длинные волосы лежали так гладко и узел был бы такой ровный.

А туфли у этой дамы были такие, что Танька прямо ахнула. Какого-то особенного цвета, очень-очень синего, и на каблуках – это дома-то! – и из настоящей кожи, даже издалека видно. Где ж такие туфли берут? Уж не в магазинах точно.

– Ну как он, Евгения Вениаминовна? – спросила Нина.

– Уснул, – ответила та. И спросила, обращаясь к врачу: – Долго укол будет действовать?

– Часа четыре поспит, – ответил врач. – Потом еще раз обезболивающее уколете, я вам оставлю. Да вы не волнуйтесь, – добавил он. – Сломанные ребра и сотрясение – это, считайте, легко отделался. Нога, возможно, и не сломана даже. Завтра организуем рентген. Ничего страшного с ним не случилось.

– Мне трудно так считать.

По тому, как дрогнул ее голос, Танька поняла, что держать себя в руках совсем, полностью даже она не может.

Тут дама перевела взгляд на Таньку и сказала:

– А тебе моя благодарность безмерна, Таня. Если бы не ты… – Она на секунду отвернулась, потом спустилась вниз, положила руку на Танькино плечо и спросила: – Родители знают, где ты?

Если бы про это спросили Нина или Егор, Танька просто ничего не ответила бы, глядя им в глаза. Нахальство всегда отлично действует, это она знала. Но не ответить этой Евгении Вениаминовне – ну и имя-отчество, язык в трубочку свернется, пока выговоришь! – ей почему-то было трудно. Та была хозяйка, вот что. И не только этого дома, а как-то… Вообще хозяйка, по характеру.

– Ну-у… э-э-э… – невнятно протянула Танька.

– Ты можешь им позвонить?

Вот на этот вопрос ответить было нетрудно.

– Нет, – помотала головой Танька.

Телефона у них с матерью не было. Да если бы и был…

– Ты живешь не в Москве?

Танька кивнула.

– В таком случае давай поступим так: ты переночуешь у нас, а утром мы вместе решим, что делать дальше. Согласна?

Танька была согласна. Вернее, ничего другого предложить не могла. Не на улице же ночевать. Тем более что непонятно, где она находится. За городом, может, судя по тишине за окном.

– Я тоже у вас останусь, – сказал Егор.

– В этом нет необходимости, Егор, спасибо. Я никого не впущу в дом, не беспокойся, – сказала Евгения Вениаминовна.

– Но… – начал было он.

– Если это окажутся те, кого не смогу остановить я, то и ты не поможешь. – Евгения Вениаминовна улыбнулась. – А я сообщу соседям, чтобы в случае чего поднимали шум. Не беспокойся, – повторила она. – Езжай домой вместе с Ниной. Спасибо вам.

– Да за что спасибо? – пожал плечами Егор.

– За все.

Пока Егор и Нина разговаривали с Евгенией Вениаминовной, потом провожали врача, потом прощались сами, Танька забралась с ногами в кресло под торшером. Недавно ей казалось обидным, что Нина с Егором относятся к ней, как к подобранной собаке или кошке, а теперь она и сама чувствовала себя как кошка – свернулась клубочком на мягком, и тепло ей, и больше ничего не надо…

Разве что поесть. Да, есть хотелось так, что аж живот подвело.

– Ты, я думаю, голодная, Таня, – сказала хозяйка, когда, проводив гостей, вернулась в комнату.

«Конечно!» – чуть не выкрикнула Танька.

Но удержалась. Не от стеснения – она была не из стеснительных, – а потому что представила, как эта Евгения Вениаминовна сейчас усадит ее за стол, сама сядет напротив и, пока она будет есть, примется расспрашивать, кто она да откуда. Нет уж, лучше потерпеть без еды!

– Я спать больше хочу, – сказала Танька.

– Это не альтернатива.

Что означают ее слова, Танька не поняла, но та сразу же и разъяснила:

– Я принесу тебе ужин в комнату. Поешь в постели.

Танька наелась куриного бульона с лапшой так, что думала, продрыхнет без задних ног до позднего утра. Но проснулась среди ночи. От страха.

В доме было тихо. Что-то постукивало, шуршало по крыше – то ли дождевые капли, то ли облетающие листья. Что-то поскрипывало в деревянных стенах. Не те это были звуки, которых можно бояться. Но Танька чувствовала такой страх, что все у нее внутри сжалось и даже пот выступил на лбу.

Она только сейчас поняла, что с ней случилось. Что оказалась она в огромном городе, где люди совсем озверели и стреляют, и непонятно, кто в кого и почему, а главное, сколько это будет длиться.

«Что этот Егор вчера про революцию говорил? – вспомнила она. – У них тут революция, что ли? Или была уже? Еще того хуже!»

Отличницей Танька не была, но по истории у нее отметки были хорошие, потому что история ей нравилась. Нравилось, что жизнь, оказывается, идет не как придется, не как у матери она идет, а все из всего вытекает, и если случилось одно, то обязательно случится и другое. Историчка хвалила Таньку – говорила, что она сообразительная и поэтому хорошо разбирается в причинно-следственных связях.

И вот теперь, в темноте и тишине, в чужом доме, в маленькой комнате на втором этаже, эта способность связывать причины и следствия играла с ней плохую шутку.

После революции что бывает? Гражданская война, это всем известно. Про Гражданскую войну историчка, конечно, рассказывала все только героическое – Буденный там, Котовский, Щорс и прочие. Но Таньку не проведешь, она сразу поняла: самое главное, что во время Гражданской войны никаких законов нету, и кто сильнее, тот и прав, а если кто сильнее захочет, то и убьет кого слабее прямо на улице и не побоится, потому что ничего ему за это не будет. Или даже в доме убьет. И тоже ничего не будет.

Как могут убить прямо на улице, она видела вчера своими глазами. А в доме… Танька вспомнила, как Евгения Вениаминовна сказала Егору, что никого не впустит в дом. Это она про кого говорила, интересно? Танька представила: вот сейчас раздастся внизу грохот, потом двери вышибут, потом… Она задрожала как осиновый лист, даже зубы застучали.

«Зачем я только из Болхова убежала?» – мелькнуло в голове.

Первый раз за все московское время Танька усомнилась в правильности того, что сделала. До сих пор она чуствовала только интерес и любопытство, ну, страх тоже, конечно, но страх исчезал так же быстро, как появлялся. А теперь… Теперь уныние овладело ею, и страх не уходил. Он холодил душу так, что хотелось скулить и выть.

Она и стала тихонько поскуливать, сев на кровати и обхватив руками коленки. А как тут не бояться? Вот придут сейчас этого Левертова убивать, и всех в доме убьют заодно, и ее тоже!