Искушение Марии д'Авалос - Виктория Хэммонд Страница 96

Женщина в тревоге поднялась, но герцогиня знаком показала, чтобы она села на место.

— Я молилась Пресвятой Деве, чтобы она помогла ему, и моя просьба была чудесным образом удовлетворена, — продолжала она, и на лице ее было восторженное выражение. — Ему было даровано покаяние в его грехах.

Марии Карафа почти удалось убедить себя, что это правда. Обнаружив, что ее уверенность возросла после разговора с горничной, она все утро повторяла эти слова остальным домочадцам, истолковав их испуганные взгляды как благоговение перед ней в качестве спасительницы бессмертной души Фабрицио. Но на самом деле ей поверили немногие, пока через несколько часов в Андрию не пришло известие о постыдном убийстве.

Прошло несколько часов после рассвета, когда главные слуги в Сан-Северо достаточно пришли в себя, чтобы послать за судебными должностными лицами.

Когда трое судейских и генеральный прокурор вошли в спальню Марии, их взору открылась леденящая кровь картина. Окровавленное тело Фабрицио лежало на полу возле кровати. Из одежды на нем была только зеленая ночная сорочка Марии с черным шелковым воротником, манжетами и оборочками. Она была красной от крови. Они заметили две зияющие раны от аркебуз; из одной мозг вытек на висок. На лице, голове, груди, бедрах, плечах и руках были многочисленные раны, нанесенные шпагой. На малиновом бархатном кресле лежали его железная перчатка и латная рукавица, зеленые штаны и зеленое шелковое трико, желтый колет, белые панталоны и туфли. Его рубашка с гофрированными накрахмаленными манжетами находилась на краю золоченой кровати, на которой лежала Мария. Кровать была залита кровью. Официальные лица отметили перерезанное горло Марии и бесчисленные раны, нанесенные кинжалом, на ее висках, лице, правой руке, груди, животе и тех частях, «которые она могла бы сохранить честными».

Они также зафиксировали, что замки на дверях повреждены; они закрывались, но не запирались. Чиновники ломали над этим голову, не зная, что тот рабочий, которого Карло привел во дворец накануне, был искусным слесарем. Он переделал замки, так что ключи в них проворачивались, и казалось, что они заперты. Нужно было лишь нажать вниз тонкую полоску металла, вставленную между дверью и косяком, и замки открывались.

Официальные лица приказали, чтобы в комнату принесли два гроба. Прибыли отец иезуит и два священника, чтобы обмыть тело Фабрицио. Под запекшейся кровью были обнаружены еще несколько ран от шпаги, многие из которых были сквозными, от спины до переда. Когда священники подняли тело, то увидели, что удары шпаги проникли глубоко в пол. Когда, наконец, была смыта вся кровь, на Фабрицио надели черные шелковые штаны и черный бархатный камзол и положили в один из гробов, который затем отвезли в Андрию, где его приняли герцогиня и ее бабушка, графиня Руово.

Лаура сбежала. Тело Марии обмывали безутешная Сильвия и другие домашние слуги. Антония, захлебываясь от рыданий, одела племянницу в черное шелковое платье. На указательном пальце Марии был перстень с гербом Карафа. Антония переместила его на безымянный палец племянницы, на котором носят обручальное кольцо. Принц и принцесса д’Авалос не появились.

Гроб с телом Марии забрали Карафа. По приказу Мадделены Карафа его отнесли в церковь Сан-Доменико Маджоре. Мария была похоронена в часовне Карафа со своим первым мужем и первой любовью Федериго Карафа, их сыном, умершим в младенчестве, и Беатриче. Гроб Фабрицио тоже был позже привезен в Сан-Доменико Маджоре и помещен рядом с гробом его отца в королевской ризнице, где захоронены анжуйские короли.

Вскоре после этих убийств семья Карафа публично продемонстрировала свою преданность Марии Карафа, заказав картину, которая висит в часовне Карафа в Сан-Доменико Маджоре и по сей день. Картина называется Sacre Conversatione; на ней изображены и живые, и мертвые. Четырнадцать членов семьи Карафа сгруппированы вокруг Пресвятой Девы с Младенцем Христом на коленях. Наверху — ангелы в развевающихся одеяниях. Папа Павел IV из рода Карафа стоит слева от Богородицы, благословляя Младенца. Мадделена Карафа как матрона семейства изображена на переднем плане картины, справа. Над ней — Мария и Федериго Карафа, с его твердым взглядом и коротко, в римском стиле остриженными волосами. У Марии ангельское лицо и прозрачная вуаль, как у Мадонны. Ее глаза скромно опущены, и она читает молитвенник, который держит в руках. Она одета в простую оливково-зеленую тунику, перехваченную на талии красным поясом. Федериго изображен в тени за ней, и более темная тень падает от него на колонну у них за спиной, что означает его раннюю смерть. Спящий ребенок, похожий на херувима, которого ангел собирается вознести на небеса, — Ферранте, их сын. Беатриче преклонила колени рядом с Мадделеной у ног Богородицы, и руки ее сложены в молитве. В картине переданы тепло и родственный дух семьи, которая приняла Марию как свою и которую она любила больше всего на свете.

Через восемь дней после этих убийств верховный суд провел расследование. Свидетельства, данные Сильвией Альбана и Пьетро Бардотти, дали четкое представление о том, что произошло в ночь на 27 октября 1590 года. Однако расследование было прекращено по приказу вице-короля, который считал, что у Карло Джезуальдо, несомненно, есть причины, оправдывающие его действия.

Неаполь был с этим не согласен. Все пришли в ужас от жестокости, с которой были совершены эти убийства; питали презрение к Джезуальдо за трусость, которую он проявил, наняв головорезов, чтобы убить Фабрицио. Посол Венеции дал своему правительству краткий отчет об этой трагедии, написав о том, что три знатные семьи: Джезуальдо, д’Авалос и Карафа — связаны родственными узами со всей аристократией королевства, и что все потрясены этим ужасным событием. О Фабрицио, «самом красивом и самом совершенном дворянине города», глубоко скорбели, а Марию восхваляли как самую добродетельную и самую красивую женщину Неаполя.

Поэты Неаполя, от великого Тассо до самого неизвестного рифмоплета, одновременно исторгли из груди скорбный вопль. Одним из них был фра Джулио Карафа, тот самый племянник Фабрицио, который нанес смертельный удар громогласному поэту. Он явно знал Карло лучше, чем остальные, и его строки в некотором смысле пророческие:

О, беспощадный, варварский убийца, Навлекший на себя позор навеки, Зачем же ты сбежал так далеко? Ведь славный герцог мертв — к чему бежать? Чего же ты тогда боишься? Быть может, дух несломленный его Укорами тебя терзает? Возможно, так. Его ты подловил, Когда он беззащитен был, И подлые убийцы Прервали жизни нить. Ужели думал ты, что кровь, Пролитая руками негодяев, Твое бесчестье смоет? Ведь ты же сам блудил и не заботился о том, Чтоб ложа твоего не осквернили.

Три стихотворения Торквато Тассо — самое трогательное из всего, что было написано об этих любовниках.