Маленький принц - Антуан де Сент-Экзюпери

Леону Верту

Прошу детей простить меня за то, что я посвятил эту книжкувзрослому. Скажу в оправдание: этот взрослый — мой самый лучший друг. И еще: онпонимает все на свете, даже детские книжки. И, наконец, он живет во Франции, атам сейчас голодно и холодно. И он очень нуждается в утешении. Если же все этоменя не оправдывает, я посвящу эту книжку тому мальчику, каким был когда-то мойвзрослый друг. Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них обэтом помнит. Итак, я исправляю посвящение:

Леону Верту,

когда он был маленьким

Когда мне было шесть лет, в книге под названием «Правдивыеистории», где рассказывалось про девственные леса, я увидел однаждыудивительную картинку. На картинке огромная змея — удав — глотала хищногозверя. Вот как это было нарисовано:

В книге говорилось: «Удав заглатывает свою жертву целиком,не жуя. После этого он уже не может шевельнуться и спит полгода подряд, пока непереварит пищу».

Я много раздумывал о полной приключений жизни джунглей итоже нарисовал цветным карандашом свою первую картинку. Это был мойрисунок №1. Вот что я нарисовал:

Я показал мое творение взрослым и спросил, не страшно ли им.

— Разве шляпа страшная? — возразили мне.

А это была совсем не шляпа. Это был удав, который проглотилслона. Тогда я нарисовал удава изнутри, чтобы взрослым было понятнее. Им ведьвсегда нужно все объяснять. Это мой рисунок №2:

Взрослые посоветовали мне не рисовать змей ни снаружи, ниизнутри, а побольше интересоваться географией, историей, арифметикой иправописанием. Вот как случилось, что шести лет я отказался от блестящейкарьеры художника. Потерпев неудачу с рисунками №1 и №2, я утратил веру в себя.Взрослые никогда ничего не понимают сами, а для детей очень утомительно безконца им все объяснять и растолковывать.

Итак, мне пришлось выбирать другую профессию, и я выучилсяна летчика. Облетел я чуть ли не весь свет. И география, по правде сказать, мнеочень пригодилась. Я умел с первого взгляда отличить Китай от Аризоны. Этоочень полезно, если ночью собьешься с пути.

На своем веку я много встречал разных серьезных людей. Ядолго жил среди взрослых. Я видел их совсем близко. И от этого, признаться, нестал думать о них лучше.

Когда я встречал взрослого, который казался мне разумней ипонятливей других, я показывал ему свой рисунок №1 — я его сохранил и всегданосил с собою. Я хотел знать, вправду ли этот человек что-то понимает. Но всеони отвечали мне: «Это шляпа». И я уже не говорил с ними ни об удавах, ни оджунглях, ни о звездах. Я применялся к их понятиям. Я говорил с ними об игре вбридж и гольф, о политике и о галстуках. И взрослые были очень довольны, чтопознакомились с таким здравомыслящим человеком.

Так я жил в одиночестве, и не с кем было мне поговорить подушам. И вот шесть лет тому назад пришлось мне сделать вынужденную посадку вСахаре. Что-то сломалось в моторе моего самолета. Со мной не было ни механика,ни пассажиров, и я решил, что попробую сам все починить, хоть это и оченьтрудно. Я должен был исправить мотор или погибнуть. Воды у меня едва хватило бына неделю.

Итак, в первый вечер я уснул на песке в пустыне, где натысячи миль вокруг не было никакого жилья. Человек, потерпевший кораблекрушениеи затерянный на плоту посреди океана, — и тот был бы не так одинок.Вообразите же мое удивление, когда на рассвете меня разбудил чей-то тоненькийголосок. Он сказал:

— Пожалуйста… нарисуй мне барашка!

— А?..

— Нарисуй мне барашка…

Я вскочил, точно надо мною грянул гром. Протер глаза. Сталосматриваться. И увидел забавного маленького человечка, который серьезно меняразглядывал. Вот самый лучший его портрет, какой мне после удалось нарисовать.Но на моем рисунке он, конечно, далеко не так хорош, как был на самом деле. Этоне моя вина. Когда мне было шесть лет, взрослые убедили меня, что художник изменя не выйдет, и я ничего не научился рисовать, кроме удавов — снаружи иизнутри.

Итак, я во все глаза смотрел на это необычайное явление. Незабудьте, я находился за тысячи миль от человеческого жилья. А между тем ничутьне похоже было, чтобы этот малыш заблудился, или до смерти устал и напуган, илиумирает от голода и жажды. По его виду никак нельзя было сказать, что эторебенок, потерявшийся в необитаемой пустыне, вдалеке от всякого жилья. Наконецко мне вернулся дар речи, и я спросил:

— Но… что ты здесь делаешь?

И он опять попросил тихо и очень серьезно:

— Пожалуйста… нарисуй барашка…

Все это было так таинственно и непостижимо, что я не посмелотказаться. Как ни нелепо это было здесь, в пустыне, на волосок от смерти, явсе-таки достал из кармана лист бумаги и вечное перо. Но тут же вспомнил, чтоучился-то я больше географии, истории, арифметике и правописанию, и сказалмалышу (немножко даже сердито сказал), что не умею рисовать. Он ответил:

— Все равно. Нарисуй барашка.

Так как я никогда в жизни не рисовал баранов, я повторил длянего одну из двух старых картинок, которые я только и умею рисовать — удаваснаружи. И очень изумился, когда малыш воскликнул:

— Нет, нет! Мне не надо слона в удаве! Удав слишкомопасен, а слон слишком большой. У меня дома все очень маленькое. Мне нуженбарашек. Нарисуй барашка.

И я нарисовал.

Он внимательно посмотрел на мой рисунок и сказал:

— Нет, этот барашек уже совсем хилый. Нарисуй другого.

Я нарисовал.

Мой новый друг мягко, снисходительно улыбнулся.