Чудовище - Марси Кейт Коннолли

Я НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ СВОЙ ПЕРВЫЙ ВЗДОХ. СУДОРОЖНЫЙ. НАПРЯЖЕННЫЙ. ПРИЯТНЫЙ.

Когда я открыла глаза, мир вокруг меня переливался разными цветами, наполняя все пространство оттенками и предметами, названия которых я даже не знала.

Через три секунды я отключилась от избытка ощущений, ну, по крайней мере, так говорит мой Отец. Он привел меня в чувства, и когда я очнулась второй раз, мир стал более понятным.

То, что нависало надо мной, было лицом, круги на нем – глазами, а теплые, влажные капли, вытекающие из них – слезами.

Изгиб, расположенный снизу, ставший шире от моего взгляда, был улыбкой.

– Ты жива, – сказал Отец.

Даже сейчас, спустя несколько часов, он не перестает это бормотать. Я ПРИСЛОНИЛАСЬ К ИВЕ И ВЫТЯНУЛА РУКИ, ИЗУЧАЯ их в тускнеющем свете солнца.

Тонкие красные линии, разделяющие части моего тела почти исчезли; все, что осталось это множество оттенков кожи и крошечные металлические болты, присоединяющие хвост к позвоночнику, суставы к крыльям, и шею к плечам, и вдобавок ко всему, ноющая тупая боль.

Отец, его седые волосы развеваются от легкого летнего ветерка, раскладывает бревна и странные стальные трубы в поле. Мы используем их для моих тренировок. Он не сказал мне, для чего я тренируюсь, но обещал рассказать, когда я буду готова. Он помахал мне рукой, заметив, что я смотрю на него. Я уверена, что буду готова уже скоро. Отец поражен моими успехами. Вчера я прошла пешком один час и пробежала два часа, а сейчас я даже легко могу допрыгнуть до самой нижней ветки ивы. Отец говорит, что его самая большая заслуга это моя речь. Ему удалось сохранить нужную часть моего мозга, поэтому я могу говорить так же, как делала это когда была человеком. Прежде. Единственное о чем я сожалею, это то, что он не смог сохранить мои воспоминания. Я не знаю ничего о том, кем я была. Ничего о своей матери. Даже мои воспоминания об отце мне не доступны. Но они мне не нужны, чтобы понять, как я для него важна. Каждый раз, когда он на меня смотрит, на его лице отражается удивление, как будто я что-то вроде чуда. Полагаю, так оно и есть.

Палитра оттенков на моих руках, ногах и туловище не перестает меня восхищать, и только мое лицо имеет однотонный цвет фарфора. Отец говорит, что я должна выглядеть как можно более похожей на человека на расстоянии, но никто не увидит мои руки и ноги под плащом. Когда мне наскучило изучать свои руки, я заправляю свои длинные, черные волосы за уши, и загибаю свой зеленый хвост так, чтобы мне было лучше его видно. У него есть наконечник с тремя остриями. Жало, как назвал его Отец. Он сказал, мне нужно быть осторожной, и не махать им слишком сильно, чтобы не ужалить себя или его.

Я провожу пальцем по переливающимся чешуйкам, покрывающим жесткие коричневые шипы. Мне нравятся чешуйки. Они прекрасны в последних лучах уходящего дня. Мне интересно, что делает жало, и я легонько касаюсь его.

Я СИЖУ У ОГНЯ В НАШЕМ МАЛЕНЬКОМ КРАСНОМ ДОМЕ, МУЧАЯ ОТЦА ВОПРОСАМИ, и играю с кончиком своего хвоста. Он отвечает на вопросы так же ловко, как мои пальцы играют вокруг жала. Теперь я гораздо осторожней. Яд погружает людей в сон. Последний раз, когда я уколола палец, я проспала полдня. Я хорошо усвоила этот урок.

– Почему у тебя нет хвоста, Отец? – спросила я.

Он отвечает мне то же самое, что и на все похожие вопросы.

– Я не такой особенный как ты, Кимера. Большинство людей не такие. У тебя есть цель. Твое тело поможет тебе.

– Как? – я, хмурясь, смотрю на жало, затем трясу хвостом, как будто это поможет понять. А чешуйки искрятся в свете огня.

– Я расскажу тебе, когда ты будешь готова.

Мое лицо краснеет от огорчения, но когда он протягивает руку и касается моей щеки, я прижимаюсь к ней, чтобы показать свою любовь. Мне начинает нравиться это место, своими старыми деревянными стенами, высокой живой изгородью, и розовым садом. Даже башня рядом с домом кажется старым другом.

Часто я не могу удержаться от того, чтобы начать пристально рассматривать Отца, человека, который меня сотворил, и запоминать каждую черточку и морщинку на его лице. Оно, тоже, почти такое же старое как стены, но излучает доброту, тепло, с которым не сравнится даже огонь.

Лающая коричневая собака с крыльями воробья приземляется рядом с плющевым креслом Отца. Пиппа. Он называет ее сперьер.

Я называю ее вкусняшкой.

Предполагается что, я веду себя как люди, а люди не едят сперьеров или терьеров или любых других животных, о которых они заботятся, как о своих питомцах. Пиппа держится от меня подальше, решаясь находиться со мной в одной комнате, только когда Отец рядом. Я раздраженно рассекаю воздух хвостом. Я голодная.

Грохот. Позади меня с полки падает книга и Отец вздыхает. Этот том он подарил мне в мой первый день жизни. Обложка протерлась по краям, но слова прекрасны, полны магии, жизни и таинственности.

Он называет их сказками. Предполагается, что они являются частью моего образования. Я поднимаюсь – уже более осторожно – чтобы вернуть на место книгу. Я еще не научилась контролировать все части своего тела, и это беспокоит Отца. Я возвращаю ее на полку, вытирая свои пыльные руки об платье. Я не хочу, чтобы Отец волновался. Это пятый раз, когда он попытался меня вернуть к жизни и только на этот раз у него получилось.

Я еще не спрашивала, что случилось с моими другими телами. Сейчас мне достаточно знать, что я живая и сильная, хотя возможно более неуклюжая, чем мне бы хотелось быть.

Он создал меня ради цели – благородной, как он утверждает – с хвостом змеи, крыльями гигантского ворона, и когтями и глазами кошки. К его огорчению, я еще не научилась летать. Но зато я довольно хорошо умею сбивать предметы с полок.

Отец многое сделал ради меня, но я надеюсь, я смогу оправдать его ожидания.

– Кимера, иди, садись. Ты заставляешь Пиппу нервничать своим расхаживаем, – он постучал по креслу рядом с собой. Пиппа заёрзала у него на руках, как будто она собиралась снова взлететь.

Я оскалила зубы и зашипела на нее, присаживаясь на кресло как можно более женственно. Пиппа резко взлетела к потолку, и я захихикала.

– Тебе не следует так поступать. Это единственное место, где ты найдешь других гибридных животных. Пиппа это родственная душа.

Она скулит, как будто понимает каждое его слово. Я закатываю глаза.

– Я лучше, чем щенок с крыльями. Ты меня такой сделал, – я становлюсь смелей от его улыбки.

– Почему ты создал меня?

Его глаза смягчаются.

– Ким, ты моя дочь.

– Да, но что побудило тебя пробовать снова и снова? Если ты не можешь рассказать мне мою цель, расскажи мне хотя бы это, – я моргаю, меняя цвет радужной оболочки с желтого кошачьего на голубой человеческий. Он чаще уступает моим просьбам, когда я ношу их.