Вечный Тук - Натали Бэббит Страница 18

— Это все эльфы. Мы слышали их. Они ее околдовали.

Ее привели в дом, искупали, накормили и продолжали ласкать, и обнимать, и расспрашивать, с улыбкой отказываясь верить ее ответам: она убежала с Туками, потому что… ну, просто ей так захотелось… Туки очень хорошо отнеслись к ней, кормили ее оладьями, брали с собой на рыбалку…

Туки — хорошие и добрые люди. Однако все хорошее впечатление, которое Винни пыталась создать о своих друзьях, вмиг развеялось, когда она рассказала, что случилось с человеком в желтом костюме. Неужели родители и вправду отдали ему лес в обмен на нее? Да, отдали. Ну, так, возможно, он ему уже не понадобится. Мэй ударила его ружьем. Ему сейчас очень скверно.

Родители выслушали новость со смешанным чувством надежды и страха, и отец сказал:

— Надеюсь, лес снова будет нашим, если этот человек… то есть если он не…

— То есть если он умрет, — твердо произнесла Винни, и все, поразившись, словно застыли на миг.

Затем ее уложили спать, осыпав поцелуями. Но, выходя на цыпочках из спальни, они с беспокойством оглядывались на нее, будто почуяв, что в девочке что-то изменилось.

Что ж, думала Винни, опершись руками о подоконник, она и впрямь изменилась. То, что с ней случилось, касалось только ее, и с этим ничего не поделаешь. Это — факт. И сколько бы она ни объясняла, все равно ее не поймут. Ей было радостно и вместе с тем одиноко. Она раскачивалась в кресле и вглядывалась в сумерки, погружаясь в надежный покой. Это чувство связывало ее с мамой, отцом и бабушкой крепкими нитями, слишком давними и дорогими для нее, чтобы их можно было разорвать. Но сейчас появились и новые нити, так же крепко привязывающие ее к Тукам, и она ощущала, как настойчиво они притягивают ее к ним.

За окном, над лесом, небо погружалось в темноту. Ни малейшее дуновение ветерка не освежало душную августовскую ночь. А вдали, на горизонте, над вершинами деревьев, блеснула яркая вспышка. Ослепительные белые молнии беззвучно сверкали вновь и вновь. Словно вспышки боли, подумала Винни. Скорей бы разразилась гроза!

Обхватив голову руками, она зажмурилась. И тут же перед ней возник человек в желтом костюме. Винни как наяву видела его, неподвижно лежащего на выжженной солнцем траве.

— Он не может умереть, — прошептала она, подумав о Мэй. — Не должен!

Винни вспомнила, что этот человек собирался сделать с источником, и словно услышала голос Тука: «Они все ринутся туда, как свиньи к корыту…» И поймала себя на мысли: «Если это правда насчет источника, тогда ему лучше умереть. Вот почему Мэй его…»

Вдалеке на дороге послышался дробный стук копыт: всадник торопился в деревню. А вскоре Винни услышала шаги, и в дверь постучали. Потихоньку выскользнув из комнаты, она затаилась наверху в тени лестницы. Это был констебль. Винни слышала, как он говорит:

— Значит так, мистер Фостер. Мы не можем настаивать на обвинении в похищении, так как ваша дочь заявляет, что похищения не было. Но в данном случае это не важно. Только что вернулся доктор. Этот парень… тот самый, которому вы продали землю… он умер.

Наступила тишина. Затем послышалось невнятное бормотание нескольких голосов, затем чиркнули спичкой, и до Винни донесся едкий сигарный дым.

— Да, здорово она его огрела. Он так и не очнулся. В общем, дело ясное, я все видел сам. Я все видел. Так что никаких вопросов. Ее как пить дать повесят.

Винни вернулась в комнату и забралась в постель. Она лежала в темноте, подмяв под себя подушку, и глядела в светлеющий прямоугольник окна, туда, где у самого края неба жарко вспыхивали зарницы. «Словно вспышки боли, — вновь подумала она, — тупой боли. Мэй убила человека в желтом костюме. Она и хотела его убить».

Однажды Винни убила осу, от испуга и злости, и как раз вовремя — когда та собиралась ужалить ее. Она прихлопнула осу тяжелой книжкой. А потом поглядела на раздавленное брюшко, на замершие тонкие крылышки, и ей захотелось, чтобы оса снова ожила. Она плакала над этой осой. Станет ли Винни плакать сейчас из-за этого мужчины в желтом костюме? Захочет ли она, чтобы он снова ожил? Кто знает… Но Мэй сделала то, что считала нужным. Винни закрыла глаза, чтобы не видеть эти беззвучные сполохи. Теперь очередь за ней. Она еще не знала точно, что именно, но что-то она сделает. Мэй Тук не должна оказаться на виселице.

На следующее утро Винни вышла к забору сразу после завтрака. Этот день был самым жарким — настолько душным и знойным, что при малейшем движении пот тек ручьями и все тело охватывало изнеможение. Винни не выпускали из дому целых два дня, да и этим утром над ней тряслись, словно над хрупким яичком.

— Я выйду во двор погулять, — сказала она и услышала в ответ:

— Хорошо, дорогая, но, если будет слишком жарко, ты сразу вернешься в дом, договорились?

И она кивнула:

— Да.

Истертая земля под воротами потрескалась и стала мертвой, тускло-коричневой, твердой, как камень. Дорога, словно просека, пролегла в ослепительно-бархатистой пыли. Винни прислонилась к забору, ухватившись за теплые железные прутья, и подумала о Мэй — сейчас она тоже за железными прутьями, в тюрьме. А потом Винни подняла голову и увидела жабу.

— Привет! — обрадованно воскликнула она.

Жаба даже не шевельнулась и не моргнула. Сегодня она выглядела какой-то высохшей. «Она хочет пить, — подумала Винни. — Неудивительно в такой день».

Отойдя от забора, она вернулась в дом.

— Бабушка, можно мне взять немного воды в миске? Там, на улице, жаба, она умирает от жажды.

— Жаба? — с отвращением наморщила нос бабушка. — Какая гадость!

— Но не эта, — возразила Винни. — Эта всегда сидит там, и я люблю ее. Можно я дам ей воды?

— Жабы не пьют воду, Винифред. Ей это не поможет.

— Они совсем не пьют?

— Совсем. Они впитывают воду кожей, как губка. Когда идет дождь.

— Но дождя не было целую вечность! — встревожилась Винни. — Я могу побрызгать ее водой. Ведь это поможет?

— Думаю, да, — ответила бабушка. — Где она? Во дворе?

— Нет, на дороге.

— Тогда я пойду с тобой. Не хочу, чтобы ты одна выходила со двора.

Винни взяла миску с водой и осторожно, стараясь не расплескать, понесла ее к забору. Но когда они с бабушкой подошли ближе, жабы уже не было.

— Похоже, ничего с ней не стряслось, — сказала бабушка, — раз она смогла ускакать.