Учитель вранья - Марк Харитонов Страница 20

Потому что из дверей тут же выбежала ещё одна Таська. Точно в таком же красном сарафанчике и в сандалиях на босу ногу, с такими же точно веснушками на носу.

Ну ладно, если уж удивляться, то сразу до конца. Не одна, а ещё пять, шесть… нет, ещё десять и даже одиннадцать точно таких же двойняшек или как это сказать? – двенадцаняшек выбежали им навстречу. И все кричали наперебой: «Тим! Тим! Антон Петрович! Кис Кисыч!» И тянулись гладить растерянного пёсика в двадцать четыре руки, так что бедняга опустил уши, поджал хвост, присел и стал пятиться. Ничего подобного он не испытывал за всю свою жизнь. Гомон стоял, как на перемене, когда после звонка выбегают в коридор первоклашки. Или как в детском саду, когда из клетки в живом уголке убегает хомячок и все начинают за ним гоняться.

Откуда же взялось такое множество Тасек, да ещё в таком неожиданном месте? (Впрочем, такое множество двойняшек, то есть двенадцаняшек, вряд ли в каком-нибудь месте бывает ожиданным, не правда ли?) И что с ней произошло с той поры, как Тим обнаружил её исчезновение?

Ведь нет никакого сомнения, что с ней тоже что-то происходило, причём в то же самое время, когда Тим крался к погребу, падал с проломившейся ступеньки, объяснялся с Учёным, сдавал экзамен и шёл по дороге с учителем вранья.

В жизни вообще очень многое происходит одновременно. А в Аристани – тем более. Трудность в том, что рассказывать про одновременные события всегда приходится по очереди. Нельзя же так: слово про Тима – слово про Таську, опять несколько слов про Тима – и опять про Таську. Во-первых, вместо рассказа получится совершенно непонятный винегрет. А во-вторых, справедливо тогда рассказывать, что делал в этот же самый миг и учитель вранья, и пёс Кис Кисыч, и Скука… то есть тётя Лена (даже если она в это время, допустим, просто спала – но ведь сны-то она видела, и, может быть, тоже интересные) – словом, всё-всё-всё.

То-то и оно. Того, что происходит на свете в одно-единственное крохотное мгновение одновременно с миллионами людей, не рассказать даже в миллионе книг. Придётся всё-таки рассказывать про каждого по очереди.

Так вот, пока Тим незаметно для самого себя вздремнул, хотя и придерживал веки пальцами, чтобы не закрывались, хитрая его сестра встала, босиком, на цыпочках подошла к подоконнику и потихоньку достала там из выемки электрический фонарь. Она давно заметила, куда Тим его прячет, и хотела им поиграть, но знала, что брата даже просить бесполезно. Посмотрела, не раскрылся ли её Мишка – ну конечно, он, как всегда, скинул с себя одеяло. Она укрыла его получше, положила на свою подушку Поросёнка вместе с его сыночком (у Поросёнка как раз вчера появился сыночек). Потом надела сарафан, сандалии взяла в руку (чтоб тише идти), вышла во двор и лишь там обулась.

Было, конечно, страшновато, но она ещё утром кое-что задумала и решила не отступать. Во-первых, ей хотелось посмотреть, что Тим прячет за дверцей погреба. Во-вторых, у неё тоже в уме была какая-то путаница. Ведь если вспомнить совсем-совсем честно, она только кричала так: «Я всё видела, всё видела», а на самом деле не видела ничего, никакого чёрного ушастого зверька. Но после встречи с Кис Кисычем ей стало казаться, что она в самом деле кого-то видела. И она совсем по-настоящему слышала, как пёсик шепнул ей на ухо: «Я тебя тоже узнал». Словом, было зачем заглянуть в погреб. А кроме того, разве не интересно было просто выйти в тёмную ночь одной с фонариком?

Страх боролся с любопытством, и ещё было неизвестно, кто победит.

«Смотри, как темно, – говорил страх. – Вон там у забора кто-то белый машет руками!» – «Правда, машет, – говорило любопытство. – Как интересно!» Таська направила туда луч фонарика и поняла, что это была рубашка, оставленная на верёвке сушиться. Было вовсе не так уж темно. Луна иногда выглядывала из-за облаков. В её голубоватом свете шевелились непонятные тени, неузнаваемые предметы жили своей жизнью, что-то шуршало в кустах. «Ой, как страшно! – говорил страх. – Кто это чёрный пригнулся вон там за деревом?» – «Это скамейка ночью превращается неизвестно в кого. Как интересно! А дальше там что?» – говорило любопытство, и оно, видимо, пока побеждало.

Ей казалось, что она шла до погреба долго-долго. Вот и дверь. Теперь только чуть-чуть заглянуть за неё – и поскорей домой в постель, под одеяло, рассказать про всё Мишке, Зайке и Поросёночку. Как отодвигать дверь, Таська уже поняла. Направила туда луч фонарика, но ничего особенно интересного не увидела. Луч осветил какие-то банки, коробки, мотки проволоки, неразборчивый мусор. «Может, интересное Тим прячет подальше, внизу? – подумала Таська. – Только одним глазком загляну – и назад».

Она боком протиснулась внутрь, прищурив, как сама себе обещала, один глаз. Потом и его открыла. Сердце стучала громко. Фонарь освещал чёрные, в разводах, кирпичи стен, замшелые ступеньки под ногами. Любопытство всё продолжало бороться со страхом и по-прежнему оказывалось сильнее.

Таська осторожно спускалась по ступенькам, посвечивая себе фонариком то под ноги, то вперёд, надеясь увидеть там, дальше, вторую дверцу. Но луч до неё никак не доставал. Странно, днём она не казалась такой далёкой. Как будто отодвинулась вглубь или оказалась незаметно открытой. Приходилось спускаться всё глубже. Ступеньки слегка оседали под ногами, но не проваливались (ведь она была легче Тима). Наконец любопытство и страх сравнялись силами. Таська остановилась и решила, что пора всё-таки подниматься обратно. Может, дверца незаметно осталась уже позади?

Она не сразу заметила, что фонарик между тем стал светить слабей, ещё слабей. Тим, конечно, понял бы, что кончается батарейка. А девочка точно заворожённая смотрела на тускнеющую лампочку. Ей было интересно смотреть – она ждала, что лампочка сама станет ярче. Нет, скоро только маленький стеклянный пузырёк и остался в фонаре светлым, освещая лишь сам себя. Потом в нём остался один светящийся волосок. Наконец и он погас.

Таська осталась в такой кромешной темноте, что даже перестала понимать, где верх, где низ. (Она-то рыбы за ужином поела маловато.) Даже воздух от темноты казался густым и трудным для дыхания. Девочка стала шарить руками вокруг, чтобы нащупать стенку – она должна была быть где-то близко. Но в темноте всё будто растворилось. И даже ступеней под ногами она больше не чувствовала – впереди был ровный пол.

– Мама! Мамочка! – зашептала Таська сначала тихо. Потом погромче. Потом почти во весь голос: – Мамочка!

Но даже голос её глох в темноте, как в чёрной вате. Вот когда стало по-настоящему страшно. Так бывает только во сне, когда перестаёшь понимать, что с тобой происходит и что получится от следующего твоего движения.

Она всё шарила в темноте пальцами и наконец нащупала какие-то сырые камни или кирпичи. Таська пошла на ощупь вдоль этой стены, осторожно поднимая ноги, чтобы не споткнуться о ступени. Но никакой степени не оказалось – наверно, она пошла не в ту сторону. Рука наткнулась на угол – Таська свернула вдоль него. Потом – так же, на ощупь – дошла до следующего угла. Потом до следующего.