Пламя изменений - Алексей Олейников Страница 4

Унгор, Унгор – имя твое древнее всех, оно звучало, когда вулканы выплескивали расплавленную магму, не остывшую еще кровь Имира, и континенты еще только угадывали, какие им принять очертания.

Ты был рядом, ты видел, как то, что было Имиром, стало просто миром. Даже ты не мог понять тогда, живое ли это существо или просто кипящая тьма, пронизанная первоогнем, когда ты впервые открыл глаза – там, еще в начальной тьме, в холоде Древнего льда, он, она, оно уже было. Менялось, струилось, стремясь к чему-то… к чему? Даже тебе было неведомо.

Ты тянулся к нему, ты звал его, единственного собеседника, но не мог понять его ответов – даже когда он откликался.

Девушка открыла глаза. Холодно, блин. Неудобно. Всю спину отлежала. Лес. Она все еще в лесу, вот уже второй день, и она сходит с ума.

Когда она не спит, в голове шумят мотыльки и Тоби сверлит ее желтыми глазами, как будто пытается заговорить. Когда она спит, ее настигают невообразимые образы, которым и слов-то на английском не подберешь.

Ура! Она вспомнила родной язык. Англия, Англия – это остров, это земля, где она родилась, где ее родители, где дедушка… Марко!

Девушка вскочила. У нее есть дед, его зовут Марко. Седые волнистые волосы, узкое морщинистое лицо, хитрые карие с зеленцой глаза, их ласковое тепло может сменяться твердой сталью. Характер у деда тот еще.

Странное имя для англичанина – но да черт с ним, родственников не выбирают. Он самый замечательный дед на всем белом свете – как он метает в нее ножи, как он орудует пилой или…

Нда. Дорога, которая привела ее к пещере в корнях дуба, явно была увлекательной.

– Черт, черт, черт! – Девушка вскочила, пнула дерево, под которым заночевала. По верхушкам деревьев пробежал шелест, порыв ветра оборвал листву.

Она ни-че-го не помнит. Сколько ей лет? Как ее зовут? Как она выглядит?! В этих ручьях ведь ничего не разглядеть, кроме цвета волос – они у нее белые. Очень ценная информация. Как она оказалась под этим проклятым деревом?! Где ее родные и друзья? И где, наконец, в этом лесу можно нормально пожрать?!

Ярость отступила – так же быстро, как и нахлынула. Она села на землю.

– Есть хочу, – сказала она подбежавшему Тоби. – Тебе хорошо, ты вон вчера зайца слопал вместе с ушами. А я со вчерашнего дня только воду пила.

Тоби развернулся и исчез в лесу. Скотина бесчувственная.

Девушка прислонилась к дереву. Прикрыла глаза…

Ты струил свое тело, Унгор, ты обратился к Имиру, и колесо времени начало вращение. Имир изменился. Ты плясал в грозовых раскатах, ты свивал тело в гремящих небесах, ты падал вниз и взмывал к звездам, и твой смех был громче любого грома. Этот мир впервые увидел себя в отражении твоих зрачков.

Ты увидел – тогда мир был багровый и черный, бури гнали черные облака, венцы молний опоясывали первозданные горные пики.

А потом ты увидел их, рожденных из остывающей крови Имира.

Фоморы, ожившие искры первоогня, дети Ночи. Тебе было просто с ними – ты был молод, а они юны. Они творили мир сообразно твоей воле, поднимали горы, создавали пропасти, чертили русла рек в земной плоти и испаряли моря.

Они были могучи, они были воплощенным пламенем – но кто может сказать пламени «довольно»? Кто остановит его вечную жажду поглощения и пересотворения?

Фоморы были неудержимы, от их шагов сотрясались горы и раскалывалась земля, они разрушали все, что создавали, их увлекала бесконечная игра форм. Они не хотели останавливаться, потому что пламя никогда не останавливается. Их буйство грозило уничтожить все, Балор и его соплеменники жаждали лишь вечного танца в пылающих недрах планеты, а до всего прочего им не было дела.

И тогда – ты создал туата. Призвал их из несуществования, отлил в чудесные, невиданные формы, которые прозрел в своем сне – ибо ты спал, Унгор, и не просыпался никогда, ты видел в своем сне танцы прошедших дней и кипение дня грядущего.

Огненный нож будущего неостановим, он движется все время, вдоль всего сущего, он и есть ты, Унгор, Радужный змей, великое время.

Девушка открыла глаза и тихо, не разжимая зубов, застонала. Все, это клиника. Может, она сбежала из психушки, а память от лекарств отшибло? Судя по всему, так и есть. На ней, правда, не больничная пижама, но психи бывают страшно хитрыми. Выпросила, украла, попросила…

Она насторожилась. В слове просить для нее таился еще какой-то смысл, дрожал кончик путеводной ниточки, потянув за которую она, быть может, смогла бы размотать клубок воспоминаний, вернуть себе себя.

– Так, милая, давай рассуждать логически, – сказала девушка. – Во-первых, тебе нужно имя. Хотя бы для общения с другими людьми. Должен же этот лес кончиться когда-нибудь? Какое бы тебе подошло? Лилит? Алкимена? Галадриэль? Иштар? Джейн? Точно, Джейн!

Хорошее, короткое, английское. И, кажется, именно так меня и звали. Джейн.

Обретя имя, она почувствовала себя уверенней. Теперь она совсем человек, а не безымянное потерянное создание, жертва беспамятного изгнания… Ну вот, опять.

– Не отвлекайся, – приказала Джейн и послушалась. Эй, а у нее получается приказывать. – Это ложные следы, они никуда не ведут. Давай посмотрим, что можно сделать.

Из кустов выскочил Тоби. В зубах он тащил тушку зайца.

– Серьезно? – сказала она. – Я же не умею! Его же надо освежевать, выпотрошить, начинить ароматными травами и все такое…

…Тушка над костром пахла так, что Джейн приползла бы сюда с другого конца леса без ног. Капли жира шипели на углях, рождали быстротечные синие цветы пламени. Она срезала поджаренную корочку и торопливо сжевала. Оказывается, потрошить дичь она умеет. Одаренный пациент сбежал из психушки.

– Спасибо, Тоби, – с чувством сказала она, когда от зайца осталось полтушки. – Хочешь?

Зверь раздраженно ударил длинным хвостом по бокам, прожег ее взглядом и одним прыжком скрылся в сумерках.

Джейн пожала плечами, прилегла на пенку, накрылась спальником. Накатывала вечерняя прохлада, проклевывались первые звезды.

Красивый летний вечер, как бы ей хотелось разделить его с кем-нибудь! Хотя бы с тем парнем…

Как его, интересно, звали? Что их связывало? Где он теперь?

Сердце пробило иглой. Джейн закуталась в спальник – тоска и боль и еще слезы подступили к горлу, она не хотела о нем думать, но мысли кружили как заблудившийся на пустыре ветер и снова возвращались к его серым глазам, к черным волосам, мягкой, чуть растерянной улыбке. Между ними лежал океан, в который было страшно входить, словно она запретила думать о нем, словно он не человек, а черная дыра, провал, которого коснешься – и ухнешь с головой, и никто никогда тебя не найдет.

– Что со мной, господи?!