Книга потерянных вещей - Джон Коннолли Страница 51

Дэвид подошел к двери в башню. У его ног лежало тело рыцаря, огромный кулак все еще сжимал меч. Меч не покрылся ржавчиной, и доспехи по-прежнему блестели. К тому же наплечник рыцаря был украшен веточкой каких-то белых цветов, не совсем увядших, и Дэвид предположил, что труп лежит здесь совсем недолго. Ни на шее, ни на земле вокруг не было крови. Дэвид мало что знал об отрубании человеческих голов, но ему казалось, что хоть какая-то кровь должна быть обязательно. Он гадал, что это за рыцарь, есть ли у него на кирасе эмблема или девиз, как у Роланда, чтобы можно было узнать, кто он такой. Огромное тело лежало грудью вниз, и Дэвид усомнился, что у него хватит сил его перевернуть. Но все же он решил, что надо узнать имя мертвого рыцаря на случай, если удастся отыскать способ сообщить кому-нибудь о том, что с ним произошло.

Дэвид встал на колени и глубоко вздохнул, готовясь сдвинуть тело, а затем изо всех сил налег на доспехи. К его удивлению, останки рыцаря довольно легко перевернулись. Доспехи, конечно, были тяжелыми, но не такими, как могли быть с человеческим телом внутри. Перевернув их, Дэвид увидел на кирасе изображение орла, в когтях у которого извивалась змея. Дэвид постучал по доспеху костяшками пальцев. Звук был такой, словно он стучал по мусорному ведру. Похоже, латы были пустыми.

Но нет, это была не просто оболочка. Переворачивая доспех, Дэвид и услышал, и почувствовал внутри какое-то движение, а когда заглянул в отверстие наверху, где когда-то была голова, то увидел там кожу и кости. В том месте, где была отрублена голова, верхушка спинного хребта была белой, но и тут не оказалось крови. Останки рыцаря внутри доспеха почему-то превратились в пыль, истлев так быстро, что не успел завянуть цветок, который погибший носил, возможно, на счастье.

Дэвид хотел убежать из крепости, но понял, что шипы вряд ли расступятся перед ним. Сюда можно войти, но выйти отсюда нельзя, и, несмотря на все сомнения, он все-таки снова слышал зовущий мамин голос. Если она и правда здесь, он не может бросить ее.

Дэвид перешагнул через павшего рыцаря и вошел в башню. Наверх вела каменная винтовая лестница. Он тщательно прислушивался, но сверху не доносилось ни звука. Дэвид хотел позвать маму или Роланда, но боялся, что о его приближении узнают обитатели башни. Впрочем, они наверняка и без того знают, что он в крепости, и сами открыли перед ним проход сквозь терновник. И все же разумнее было не шуметь, так что Дэвид промолчал. Он вспомнил силуэт, мелькнувший в горящем окне, а еще сказку о колдунье, зачаровавшей женщину на вечный сон в сокровищнице, пока ее не разбудит поцелуй. Могла ли эта женщина быть его мамой? Ответ ждал его наверху.

Он вытащил меч и начал подниматься по лестнице. Через каждые десять ступеней здесь были маленькие узкие окна, через них в башню просачивалось немного света, позволявшего Дэвиду разглядеть, куда он идет. Он насчитал дюжину таких окошек, прежде чем ступил на каменный пол на вершине башни. Перед ним тянулся коридор, по обе стороны которого зияли открытые дверные проемы. Снаружи башня казалась не шире двадцати или тридцати футов, однако коридор был таким длинным, что конец его терялся во тьме. Освещенный горящими на стенах факелами, в длину он был не меньше нескольких сотен футов, хотя каким-то образом помещался в башне.

Дэвид медленно пошел по коридору, заглядывая по дороге в каждую комнату. Некоторые были богато обставленными спальнями с громадными кроватями и бархатными портьерами. В других стояли диваны и кресла. В одной не было ничего, кроме рояля. Стены следующей украшали сотни вариантов картины: два мальчика, совершенно одинаковых близнеца, на фоне картины — точной копии той, на которой изображены близнецы; получалось, что они смотрят на бесконечное повторение самих себя.

Потом ему встретилась просторная столовая с огромным дубовым столом и сотней стульев вокруг него. В столовой ярко горели свечи, освещая грандиозное пиршество: жареные индюшки, гуси и утки, в центре стола — огромный поросенок с яблоком во рту. Рядом стояли блюда с рыбой и холодным мясом, большие горшки с овощами, исходящими паром. Все это так восхитительно пахло, что Дэвид не смог противиться позывам урчащего желудка, и его буквально втянуло в комнату. Кто-то уже начал разделывать одну из индюшек, потому что у нее была оторвана лапа, а из грудки вырезаны куски белого мяса. Нежные и свежие, они лежали на китайской тарелке. Дэвид взял один из самых больших кусков и уже открыл рот, чтобы впиться в него зубами, когда увидел ползущее по столу насекомое. Это был большой красный муравей, прокладывавший себе дорогу к кусочку кожи, отвалившемуся от индюшки. Он сомкнул челюсти на хрустящем коричневом кусочке и уже собирался утащить его, как вдруг у него подкосились лапки, будто ноша оказалась куда тяжелее, чем он ожидал. Он выронил груз, еще немного покачался, а потом и вовсе застыл. Дэвид пошевелил его пальцем, но насекомое не отреагировало. Муравей умер.

Дэвид бросил на стол свой кусок индейки и торопливо вытер пальцы. Приглядевшись, он заметил, что весь стол усеян мертвыми насекомыми. Отравленные каким-то ядом, содержащимся в пище, трупики мух, жучков и муравьев испещряли стол и тарелки. Дэвид выскочил из помещения и вернулся в коридор. У него начисто пропал аппетит.

Но как ни была отвратительна столовая, следующая комната, в которую он заглянул, оказалась еще ужасней. Это была его спальня в доме Розы, воспроизведенная с точностью вплоть до книг на полках, хотя здесь было поопрятнее, чем в той комнате, которую оставил Дэвид. Кровать была убрана, но подушки и простыни чуть пожелтели и покрылись тонким слоем пыли. Пыль лежала и на полках, а когда Дэвид вошел в комнату, на полу остались следы. Он увидел окно, выходящее в сад. Оно было открыто, и Дэвид услышал смех и пение, доносящиеся снаружи. Он подошел к окну и выглянул на улицу. В саду три человека водили хоровод: отец Дэвида, Роза и мальчик, которого Дэвид не узнал, но сразу понял, что это Джорджи. Джорджи остался таким же пухленьким, хотя и подрос: ему, наверное, уже исполнилось четыре или пять. Он широко улыбался танцующим с ним родителям — отец держал его за правую руку, а Роза за левую. На голубом небе без единого облачка сияло солнце.

— Джорджи-пончик, Джорджи-мячик, от него девчонки плачут, — пели ему отец и Роза.

И Джорджи радостно смеялся, и пчелы жужжали, и пели птицы.

— Они забыли тебя, — послышался голос мамы Дэвида. — Когда-то это была твоя комната, но теперь никто сюда не заходит. Отец бывал здесь сначала, но потом смирился с твоей смертью и нашел утешение и радость в другом ребенке и новой жене. Она снова беременна, хотя пока этого не знает. У Джорджи появится сестра, а у твоего отца будет двое детей и не останется места для воспоминаний о тебе.

Казалось, голос звучит отовсюду и ниоткуда: изнутри самого Дэвида и из коридора, от пола у него под ногами и с потолка над головой, от камней в стенах и от книг на полках. На мгновение Дэвид даже увидел маму, отразившуюся в оконном стекле: бледный образ стоял у него за спиной и заглядывал ему через плечо. Когда он обернулся, там никого не было, но отражение в стекле осталось.

— Так быть не должно, — продолжал мамин голос. Губы отражения в стекле шевелились, но как будто произносили другие слова, и движения губ не соответствовали тому, что слышал Дэвид. — Побудь еще совсем недолго храбрым и сильным. Найди меня, и мы снова заживем прежней жизнью. Роза и Джорджи сгинут, а мы с тобой займем их место.