Четверо детей и чудище - Жаклин Уилсон Страница 54

— Идите играйте в свою обезьянку, — благодушно разрешил папа.

Мы подошли к яме, Шлёпа и Робби выжидательно посмотрели на меня. Я все пыталась придумать что-нибудь замечательное — но теперь была ученая и знала: псаммиад умеет показать оборотную сторону любого желания.

— Ну что, решила, Роз? — спросила Шлёпа.

— Нет! — простонала я, когда мы начали копать.

— Может, спросить у псаммиада, пусть посоветует? — предложил Робби. Он прихватил с собой лёвушку, и тот пластмассовыми лапами копал вместе со всеми.

— Можно попробовать, хотя, по-моему, в какой-то книжке Эдит Несбит есть про то, что псаммиад советов не дает, хоть ты тресни, — сказала я.

— Как подумаешь, что он в каких-то еще книжках, — странно так. Я б хотел, чтобы про меня в книжке написали, как про того Роберта, — сказал Робби.

— Может, когда-нибудь и напишут, — сказала Шлёпа. Она посмотрела на меня. — Ты была детской писательницей, когда мы богатыми и знаменитыми стали, так что придется тебе, Розалинда, эту книжку писать, кому ж еще.

— Я в жизни целую книжку не накатаю, — смутилась я, но от одной мысли об этом сердце забилось сильнее. А также от физической нагрузки.

Мы выкопали довольно глубокую яму, но не нашли ни мохнатой лапы, ни большого уха.

— Где же ты, псаммиад? — Шлёпа усердно загребала песок.

— Бизьянка, бизьянка? — позвала Моди и поскреблась.

Мы копали, и копали, и копали — и ничего.

— Такими темпами мы и правда до Австралии докопаем, — пропыхтел Робби.

— Народ, вы же не думаете всерьез, что он ушел? — спросила я, сев на пятки.

— В Австралию?

— Да куда угодно. Или кто-нибудь его нашел и унес. Раньше он никогда так глубоко не забирался.

— Только бы он нашелся, — сказал Робби. — Будет ужасно обидно, если мы с ним не попрощаемся. — Он лег на дно ямы, которую мы успели выкопать. — Выйдите, пожалуйста, в самый последний раз! — позвал он.

— Нам только одно последнее-распоследнее желание! — взмолилась Шлёпа. — Хотя было бы здорово на следующей неделе еще пару-тройку пожелать.

— Милый псаммиад, пожалуйста, выходите, давайте хоть попрощаемся, — сказала я.

— Бизьянка! Бизьянка, бизьянка, бизьянка! — позвала Моди.

Глубоко под землей вдруг что-то зашевелилось. Из песка высунулся один глаз-стебелек и сердито уставился на нас. Потом второй.

— Ой, это вы, милый псаммиад! — обрадовался я.

Показалась псаммиадова сморщенная мордочка. Уши у него подрагивали.

— Разумеется. Кто же еще? Я тут единственный житель. Горе тем кроликам и грызунам, что попробуют вырыть себе здесь нору, — сказал псаммиад, весь целиком вылезая из песка. Он потянулся и зевнул во весь рот, глаза на тонких стебельках заколыхались. — Батюшки, до чего же спать хочется. Вы что же это все тут вверх дном перевернули? Опять желание хотите? Желание-желание-желание. Вечно вам мало, вечно вы недовольны.

— Мы очень-очень довольны, милый псаммиад. Вы были необычайно любезны и добры. Простите за дерзость, но не могли бы вы исполнить еще одно, последнее желание? — попросила я.

— Ну если только одно, — сказал псаммиад. — Потом я, пожалуй, залягу на какое-то время в спячку. Вчера пришлось очень глубоко зарыться, чтобы уберечься от этого омерзительного ливня. Прошу прощения, у меня до сих пор усы дрожат при одной мысли о нем. Я чуть было не вымок. Но когда я наконец погрузился в чудесный сухой песочек, меня одолела непривычная слабость. Я изнурен ежедневными трудами. Мне нужно отдохнуть и восстановить силы.

— Конечно, мы все понимаем, милый псаммиад. — Робби сочувственно погладил чудище.

— Значит, одно желание можете? — спросила Шлёпа. — Милый, добрый, чудесный, суперщедрый, уважаемый псаммиад?

Псаммиад качнулся туда-сюда на задних лапах, лениво поскреб мохнатое пузо. Внимательно посмотрел на всех нас, вращая глазами.

— Всего одно, последнее желание, — сказал он наконец.

— Ура! — завопила Шлёпа.

Псаммиад подпрыгнул от неожиданности и возмущенно захлопал ушами:

— Не могла бы ты больше не кричать мне в ухо? У меня весьма тонкий и чувствительный слух, и всякий раз я испытываю страшные мучения.

— Извините, пожалуйста! — прошептала Шлёпа и пихнула меня локтем. — Давай желай скорее, Розалинда.

— Да, давай уже, Роз, — сказал Робби.

— Желай, желай, желай, — пропела Моди.

Все смотрели на меня. Псаммиад нетерпеливо барабанил пальцами по шерстке.

Я сглотнула и собралась с силами:

— Я… я подумала… это, конечно, очень эгоистично, но может, вы могли бы…

— Выкладывай уже, Роз! — нетерпеливо сказала Шлёпа.

— Вы могли бы исполнить наши заветные желания? — спросила я.

— Чего? — не поняла Шлёпа.

— Знаю, странное желание. Мне в одной сказке встретилось, — сказала я.

— Кто б сомневался, — фыркнула Шлёпа. — Вот именно что в сказке! Ничего не выйдет.

— Прикуси уже язык, мисс Крикунья, — сказал псаммиад. — Сказки в этом деле исключительно уместны, ведь я как-никак сказочное существо. Розалинда, я считаю, твое желание достойно восхищения.

— А какое у нас заветное желание? — спросила Шлёпа.

— Я подумала, что псаммиад сам это определит, недаром он всемогущее диво песков, — сказала я.

— Именно. — Псаммиад приосанился. Потом проворно запрыгнул на меня и прижал к моим вискам свои странные обезьяньи пальцы. Его древние глаза сосредоточенно смотрели прямо в мои. Чувство было такое, словно он заглядывает мне в голову, изучает, что там и как. Потом он отцепился от меня и проделал то же самое с Робби. Неохотно занялся Шлёпой — она во время процедуры хихикала и вертелась.

— Сиди спокойно! — велело чудище. И Шлёпа резко закусила губу, а спина у нее стала прямая как палка.

Что, если псаммиад наложил на нее заклятие, в ужасе подумала я, решил жестоко проучить и превратил в статую? Но когда он отступил, она заморгала и потерла глаза. Псаммиад перешел к Моди. Осмотрел ее со всех сторон — вдруг мокрая или липкая, — затем приблизил свое морщинистое лицо к ее личику и мягко положил лапы ей на лоб. Моди, в отличие от нас, торжественность момента ничуточки не заворожила. Она вытянула губки, крепко поцеловала псаммиада и от души обняла:

— Бизьяночка миленькая!

Псаммиад заерзал и вывернулся из ее объятий.

— Прелестное дитя, — пробормотал он, попятившись, и вытер лапы. Несколько секунд он глядел на нас задумчиво, его маленькие глазки на чудных стебельках были как две черные бусины. Потом он начал раздуваться.

Он становился все толще, и толще, и толще, — таким огромным мы его еще не видели. Глаза подергивались, уши туго натянулись, лапы распрямились до предела. Он стоял, покачиваясь от напряжения, как напыжившийся гриб-дождевик. Потом резко сдулся, превратившись в маленькое, сморщенное, но по-прежнему дрожащее создание. Он пополз к середине ямы и стал закапываться в песок. На полдороге он застыл.