Жук на ниточке - Эдуард Шим Страница 6

– Н-нет…

– А как же она их звала?! Видел ведь: сначала подала приказ «назад!» – и барсучонок послушался.

– Да, да! А после сказала: «Пора домой!» – и тоже послушались… Что же она – неслышным голосом командует?!

Странно.

Идём мы обратно и в затылках скребём – что за чудеса? И тут с нами тоже будто чудо произошло. Мы ведь шагали молча. Ни звука.

Да вдруг переглянулись и сказали слово в слово:

– А ведь дознаемся, в чём дело!

И повторили:

– Дознаемся!

I

Очень люблю радугу – радости чудесную дугу.

Цветными воротами перекинется она над землёй, засверкает, заблестит – залюбуешься! Только вот всегда радуга далеко-далеко. Сколько ни иди, как ни спеши, всё равно близко не подойдёшь, рукой не дотронешься.

Я так и называл её – «далёкое чудо».

И вдруг увидел радугу у себя в палисаднике.

От ночного дождя разлилась между грядами голубая лужа. В ней купались скворцы. Для них лужа большая, как озеро. Забрались они бесстрашно в середину, грудью падают на воду, крапчатыми крыльями взбивают её, привзлётывают… Брызги над лужей – фонтаном!

И так скворцы отчаянно трещат, что сразу можно понять: ух какое это удовольствие – утреннее купанье!..

И вдруг над весёлыми скворцами, над голубой лужей зажглась в брызгах крошечная радужка. Будто осколочек от настоящей, большой радуги. И горит-переливается семицветным огнём…

Прямо вот здесь, близко-близко. Рукой подать!

Я руку протянул.

Вспорхнули скворцы. Брызги осыпались, цвета погасли.

Выскользнула из моих рук радужка…

А мне-то всё равно радостно. «Вот ведь, – говорю себе, – как бывает! Думаешь – чудеса далеко, не дойти к ним, не доехать… А они тут. Рядом».

II

Кроты по ночам хозяйничали на лесной поляне и всю её изрыли. Насыпали холмики, напахали борозды. Даже трудно стало человеку ходить. Вязнешь, будто в настоящей пашне.

Дождик спрыснул кротовую пахоту, солнце её нагрело. Кто же примется за посев?

Ёлки, стоявшие вокруг поляны, растопорщили чешуйки у своих спелых, до хруста высушенных шишек. И полетели вниз на жёлтых парашютиках лёгкие семена.

Иных ветром с поляны унесло, иные в траве запутались. Но много семян всё-таки попало и на рыхлую пашню.

Полянка была засеяна.

Придёшь теперь и видишь: везде на старых бороздах и холмиках поднимаются крохотные ёлочки, будто зелёные ёршики.

Так весною кроты пашут, ёлки – сеют, и всё меньше и меньше полян остаётся в лесу.

III

Пока в лесу весна, работящая птица-дятел пускается на хитрость. Прилепится к берёзе и – кряп! кряп! кряп! – настукает в коре дырочки.

Медленно закапает из дырочек сладкий берёзовый сок, розовея на солнце и покрываясь матовым налётом. Задирая к небу голову, дятел напьётся, улетит.

А сок всё течёт.

Много его – подходи, народ, пей досыта!

И приходят всякие лакомки. Муравьи приползут цепочкой, бабочки-крапивницы прилетят и сядут, сложив крылья тетрадочкой. У самых дырочек начнут виться полосатые осы и тяжёлые сонные шмелихи.

Иногда придёт охотник, сложит из бересты фунтик и тоже подставит под капли.

Если не жадный он – и ему хватит напиться.

IV

По реке плывёт плотный снег.

Кружится над омутами, нарастает сугробами у камней, в камышах, возле берегов. На круглых листьях кувшинок – снеговые шапочки.

Странный снег – тёплый, крупный, не тающий.

Его черёмуха рассыпала.

Много старых черёмух стоит над рекой, над обрывами. Все они цвели как-то незаметно, словно прятали белые кисти в листве.

А едва осыпались лепестки, стало видно, какая их неисчислимая сила… Река побелела, как в январе.

Все, кто купается, выскакивают на берег тоже в лепестках.

А у спокойной за́води, где вода стоячая, видно много испуганных рыб. Тоненькие плотвички – самые вёрткие и пугливые – выплыли наверх. Они ходят по тёплому снегу, показывая острые плавнички; чертят узенькие дорожки, даже выскакивают в воздух. Ужасно беспокоятся.

Наверно, представить себе не могут – неужели зима вернулась?

V

Птицы замолкли. Кукушка и та перестала года отсчитывать, ржаным колоском подавилась. Пора песен прошла, и в лесу стало тихо.

Несколько дней держалась эта тишина.

А потом у лесного ручья опять раздались звуки. Кто-то забренькал, зазвонил в колокольчик. Да так настойчиво – и днём звонит, и ночью звонит! Это ягода-смородина.

Густо зарос ручей смородиновым кустом; в тени ягоды налились крупные, прозрачные, будто из красного стекла.

Только никто не знает про них, никто не берёт.

Пропадает лесной урожай…

Стали ягоды отваливаться от кисточек, падать в ручей. И каждая так звонко бренькала, будто нарочно старалась выбить дробь позвончей.

Чем чаще падали ягоды, тем сильней звонил колокольчик, тем настойчивей созывал всех к ручью.

И кто слышал зов и приходил – набирал полные корзины спелой смородины.

VI

Хлеба налились.

У гранёных колосьев усы побелели, и под ветром кажется, что на жёлтых волнах вскипает белая пена.

Колосья шуршат. Над полем слышен то затихающий шёпот, то лёгкий звон, то протяжный свист.

А когда нет ветра, в жаркой тишине кузнечики сверяют свои часы. Сотни крохотных часиков тикают, обгоняют друг дружку. Вертятся колёсики, выговаривают зубчики:

– Тики-тики, тики-тики, тики-тики…

Наступили сроки жатвы. И часики торопятся, стрекочут – не опоздать бы, не упустить время!

Проплывёт по полю колхозная жатка, брызнут из-под ног лошадей кузнечики, махнув красными флажками крыльев.

И часики смолкнут.

Время для хлебов кончилось – ложись, колос, на землю.