Вампитеры, фома и гранфаллоны - Курт Воннегут

* * *

Посвящается Джил, которая меня фиксанула

I have traveled extensively in Concord.

Немало странствовал я вкруг Конкорда.

Уважаемый читатель!

Название этой книги составлено из трех слов, которые можно найти в моем романе «Колыбель для кошки». Слово «вампитер» обозначает некий объект, вокруг которого могут вращаться жизни людей, иначе никоим образом друг с другом не связанных. Примером такого объекта способен послужить Святой Грааль. «Фо́ма» представляет собой различные формы безобидной лжи, предназначенной для утешения слабых душ. Пример: «До благосостояния – рукой подать». «Гранфаллон» – это исполненное гордости, но совершенно бессмысленное объединение человеческих существ. Взятые все вместе, эти слова являют собой лучший из возможных «зонтиков» для предлагаемого вашему вниманию собрания написанных мною рецензий и очерков, а также некоторых из произнесенных мною речей. Большинство своих речей я никогда не записывал.

Меня хлебом не корми – дай только произнести речь. О, как я люблю аплодисменты! Не меньше, чем легкие деньги. Но однажды, когда я в очередной раз разглагольствовал со сцены в зале библиотеки конгресса, изображая философа, явившегося прямо из прерий Среднего Запада, словесный поток, который струился из меня, вдруг прервался, словно кто-то завернул кран, находившийся в моей голове. Больше я не мог ничего сказать. И это стало концом моей карьеры оратора. Несколько раз после этого я еще выступал, но куда делся тот словоохотливый болтун, которого я так легко изображал?

Самой вероятной причиной того, что я заткнулся, стал вопрос, прозвучавший из зала. Средних лет человек, задавший мне его, показался мне недавним эмигрантом из Центральной Европы.

– Вы вождь американской молодежи, – сказал он. – Какое право вы имеете учить их быть такими циничными пессимистами?

Не был я никогда вождем американской молодежи! Я был писателем, которому, по правде говоря, больше пристало бы сидеть дома и сочинять, а не искать легких денег и громких аплодисментов.

Могу назвать несколько хороших писателей Америки, ставших замечательными публичными ораторами, но которым теперь трудно сконцентрироваться во время работы – так им не хватает аплодисментов.

Тем не менее, я думаю, что публичные выступления для успешного поэта, прозаика или драматурга единственный способ сделать хоть что-то в сфере политики. Если писатель задумает обручить политику и художественный вымысел, то изуродует свою работу до неузнаваемости.

Одна из многих нелепостей американской экономики: писатель получит гораздо больше денег за выступление в нищем колледже, чем за гениальный рассказ, напечатанный в журнале. Более того, он может продать и перепродать свою речь, и никто на него не обидится.

Люди вообще редко обижаются на плохие речи – даже на такие, что сто́ят тысячу долларов и больше. Кроме того, меня всегда интересовало, а слушает ли эти речи хотя бы один человек? Однажды перед тем, как мне предстояло произнести речь перед людьми из Американской академии искусств и литературы и Национального института искусств и литературы (она включена в эту книгу), я выслушал любопытное мнение по этому поводу.

Я ждал своего вступления, и меня буквально тошнило от ужаса. Перед аудиторией мы сидели трое в ряд: знаменитый старый архитектор, я и президент академии – три обтянутых кожей скелета; и мы разговаривали друг с другом, как осужденные, на глазах у охраны планирующие дать деру.

Надеясь, что архитектор успокоит меня, я сообщил ему, что мне страшно. Но он без тени сочувствия сказал – да еще так, чтобы слышал президент, – что тот читал мою речь и она вызвала у него отвращение.

Я повернулся к президенту и спросил, так ли это.

– Да, – промолвил он, – но пусть это вас не беспокоит.

Я напомнил президенту: несмотря на то что речь моя отвратительна, я обязан произнести ее.

– Никто не собирается слушать то, что вы им скажете, – заверил он меня. – Людей редко интересует содержание речи. Они просто хотят понять – по вашему тону, жестам, выражению лица, – честный вы человек или нет.

– Спасибо, – поклонился я.

– Если что, я наведу порядок, – пообещал президент.

И он навел. А я произнес речь.

В наш фантастический век трансплантации органов и иных форм терапевтической вивисекции было бы нелепым протестовать против того, что тебя препарируют живьем. Именно этим сейчас и заняты два молодых университетских профессора, Джером Клинкович из Университета Северной Айовы и Джон Соумер из Учительского колледжа штата Канзас. Они опубликовали книгу «Воннегут», которая иначе как поминальной не выглядит и представляет собой сборник посвященных мне статей. Теперь они задумали следующий шаг: сборник всех моих текстов, ранее не появлявшихся под книжной обложкой.

Эти люди предоставили моему издателю чудовищно полную библиографию. Я не веду записей относительно сделанного и рад бываю забыть многое из того, что уже написал. Клинкович и Соумер провели следствие, осудили меня и вынесли приговор, освеживший мою память. Хотя их намерения и были самыми дружественными. Они видели себя этакими археологами, добывающими из-под земли древние артефакты, которые помогли бы объяснить, кем я в итоге стал. Хотя самые отвратительные артефакты были относительно недавнего происхождения. И, изучив этот мусор, который, вне всякого сомнения, относился к продуктам моей жизнедеятельности, я почувствовал себя совсем не так, как дух Тутанхамона, прославленного археологами. Убийственно живым, да еще и обвиняемым в самых жалких, самых убогих преступлениях и проступках – вот как я себя почувствовал!

Из этого мусора я и составил книгу. Мне не удалось бы сделать это без помощи Клинковича и Соумера, которые одни знали, где закопаны почти все трупы. Не ведают они только о трех-четырех моих работах. Но даже велья – самая изуверская пытка из тех, что были изобретены жителями Земли за время их существования, – не заставила бы меня открыть место и время их публикации.

И вместе с тем мне не стыдно за то, что я публикую в этой книге. Я даже рад, что удалось сохранить значительную часть этих материалов. У меня есть несколько коротких рассказов, которые я никогда не включал в сборники. Пусть они так и останутся никому не известными – все, за исключением одного текста, именуемого «Стойкость»; это был сценарий для так и не снятого короткометражного научно-фантастического фильма. Данный текст будет единственным художественным произведением в книге.

Все же остальное, что вы найдете под этой обложкой, – мои попытки говорить по различным поводам голую правду, лишенную орнамента фикциональности. И это заставляет меня начать беседу о том месте, которое в современной литературе занимает «новый журнализм», противопоставляемый мною литературе вымысла.