День поминовения - Сейс Нотебоом

Так мы и бьемся, лодки, плывущие против течения, которое беззаботно сносит нас в прошлое.

Ф. Скотт Фицджеральд. Великий Гэтсби

Впрочем, у сирен есть оружие еще более ужасное, чем пение: их молчание.

Франц Кафка. Молчание сирен

Лишь миновав книжный магазин и пройдя еще шагов сто, Артур Даане обнаружил, что в голове у него засело одно слово и что слово это он уже успел перевести на голландский язык, отчего оно стало звучать менее угрожающе, чем по-немецки, Geschiedenis, история. Может быть, дело в суффиксе? Nis, то есть «ниша», странное и короткое слово, но не злое и кусачее, как другие короткие слова, а, скорее, успокаивающее. Ниша — место, где можно спрятаться или найти что — то сокровенное. В других языках такого нет. Артур Даане попытался отделаться от этого слова, прибавив шагу, но ничего не вышло, весь этот город был им пропитан. Слово по-прежнему прочно сидело в голове. В последнее время с Артуром такое часто случалось, и выражение «засесть в голове» передавало это явление точнее всего: слова сами застревали в нем. И сами звучали. Даже не произнося их вслух, он все равно их слышал, иногда казалось, будто слово гудит, как колокол. Стоит вырвать отдельное слово из цепочки фраз, где оно находилось изначально, как в нем — для человека, имеющего слух, — проступает нечто пугающее, нечто чуждое, о чем лучше думать поменьше, а то весь мир сдвинется с места. Слишком много досуга, подумал Артур Даане, но ведь это он нарочно так устроил свою жизнь. Много лет назад он прочитал в старом школьном учебнике рассказ о «яванском жителе», который, заработав монетку, усаживается под деревом. Видимо, в те далекие времена на одну монетку можно было жить довольно-таки долго, потому что наш яванец, если верить учебнику, снова брался за работу лишь тогда, когда от заработанного грошика ничего не оставалось. Автор книги клеймил его позором, поскольку при таком образе жизни человек не двигается вперед, однако Артур Даане считал, что прав-то яванец. Сам он снимал документальные телефильмы как автор идеи и продюсер в одном лице; иногда если ему был интересен чужой сюжет, то подряжался кинооператором и изредка, по случаю или когда требовались деньги, делал рекламные ролики для фирм своих приятелей. Если не слишком часто, то это вполне занятно, ну а потом можно долго ничего не делать. Когда-то у него были жена и ребенок, но оба погибли в авиакатастрофе, остались только фотографии. Он часто смотрел на их лица, однако они с каждым разом отодвигались от него все дальше. Десять лет назад. Сели утром в самолет на Малагу и не вернулись. Кадр, который он сам отснял, но что получилось, уже не увидел. Светловолосая женщина с малышом на спине. Аэропорт Схипхол, очередь на паспортный контроль. Он окликает ее, она оборачивается. Замри, память. Вон они стоят, около секунды, повернувшись к нему на 90 градусов. Ее рука в прощальном жесте поднята вверх, мальчик машет частыми короткими движениями. Кто-то другой отснимет их прибытие, которое вместе с бунгало, плавательным бассейном и пляжем исчезнет в той же самой комковатой, черной, липкой массе, где исчезнут и их жизни. Он проходит вдоль очереди и отдает ей маленькую ручную кинокамеру. Это было последнее, а потом они исчезают. От той загадки, которую загадывают фотографии, он отгородился, она слишком грандиозна, с ней не справиться. Иногда так бывает во сне: хочется громко-громко закричать, но ничего не выходит; горло не издает ни звука, но ты слышишь собственный крик — какое-то стеклянное звучание. Он продал дом, раздал одежду и игрушки, словно все это было заразным. С тех пор он стал путешественником без багажа, лишь с ноутбуком, телекамерой, мобильным телефоном, радио, работающим на всех частотах мира, и несколькими книжками. Человек, технически оснащенный: автоответчик в его собственной квартире в северной части Амстердама, факс в офисе у приятеля. Независимость и связанность, невидимые нити протягиваются между ним и миром. Голоса, сообщения. Друзья, в основном из его профессионального круга, ведущие такой же образ жизни. Они живут, сколько хотят, в его квартире, он — у них. В остальное время — в небольших дешевых гостиницах или пансионах, дрейфующая вселенная. Нью-Йорк, Мадрид, Берлин, и везде, как ему представилось сегодня, есть ниша. Он все еще не отделался от этого слова, ни от коротенького слова-суффикса, ни тем более от длинного, им заканчивающегося, с которым оно и связано, и не связано.

— И что ты нашел в этой Германии? — часто спрашивали его голландские приятели. Причем с такой интонацией, словно справлялись о состоянии больного. На этот вопрос он придумал стандартный ответ, которого, как правило, бывало достаточно:

— Мне там нравится, немцы — народ серьезный.

На это приятели обычно говорили: «Понятно» или «Ну да, разумеется».

Забавное дело — толковать голландские речевые обороты. Поймет ли иностранец, даже изучавший голландский язык, что подобный, в общем-то утвердительный, ответ на самом деле выражает, наоборот, циничное сомнение?

Размышляя о словах, Артур Даане дошел до винного магазинчика на углу Кнезебекштрассе и Моммзенштрассе — места, где он всегда задавался вопросом, вернуться ли ему обратно или продолжить путь. Он остановился, посмотрел на сверкающие автомобили в выставочном салоне напротив, отметил про себя поток машин на аллее Курфюрстендамм, а потом увидел собственное отражение в зеркальной витрине с шампанским. Это жуткое раболепство зеркал. Они будут отражать тебя всегда, даже в те минуты, когда тебе этого, как сейчас, совершенно не хочется. Один раз он сегодня уже видел себя. Но теперь-то он во всеоружии, одет по-городскому, а это сильно меняет дело. Он знал кое-что про себя, и ему было любопытно, что из этого видят окружающие. «И все, и ничего», — сказала ему как-то раз Эрна. Ну при чем тут Эрна, здесь, на углу Моммзенштрассе?

— Ты это серьезно?

— Конечно, это тебе любой ежик скажет.

Так могла ответить только Эрна. Ну вот, теперь плюс к Эрне еще и ежик.

Пошел снег. Он видел в зеркале, как легкие снежинки садятся ему на пальто. Отлично, подумал он, так я хоть меньше буду похож на манекен.

— Не говори ерунды.

Опять голос Эрны. Эту тему они несколько раз обсуждали.

— Если ты считаешь, что похож на манекен, то покупай другую одежду. Не от Армани.

— Это вовсе не от Армани.

— Но выглядит, как от Армани.

— То-то и оно. Понятия не имею, что за фирма, купил на распродаже. Почти даром.

— На тебе любая одежда отлично сидит.

— Ну я и говорю, что похож на манекен.

— Ты себе не нравишься, вот и все. Это возрастное. С мужчинами бывает.

— Нет, тут другое. Я выгляжу не таким, каким себя считаю.

— В том смысле, что ты все время что-то про себя выдумываешь, но нам не рассказываешь, а мы этого не видим?

— Да, примерно так.

— Ну тогда подстригись как-нибудь иначе. У тебя прическа — не прическа, а сплошное вранье.