Все случилось на Джеллико-роуд - Мелина Марчетта

Kirkus Reviews назвали эту книгу «прекрасно закрученным детективом», а VOYA отметили, что роман «отличный выбор для более искушенных читателей Young Adult, которым нравятся запутанные сюжеты и сложные персонажи».

Мой отец умирал сто тридцать две минуты.

Я знаю, я считала.

Все случилось на Джеллико-роуд. Я никогда в жизни не видела такой красивой дороги – тенистая, укрытая кронами деревьев, она напоминала туннель, ведущий в Шангри-Ла. Мы ехали к океану, за сотни миль от дома, потому что мне очень хотелось там побывать, и папа сказал, что нам давно пора отправиться в такое путешествие вчетвером. Я помню, как спросила: «Чем путешествие отличается от поездки?» – а отец ответил: «Нани, милая, когда мы доберемся до цели, ты все поймешь». Это были последние слова в его жизни.

Мы услышали ее почти сразу. Во второй машине, которая вклинилась в нашу так глубоко, что было уже не понять, где заканчивается одна и начинается другая. Она сказала, что ее зовут Тейт, а потом пролезла через месиво стекла и металла и перебралась через тела своих близких, просто чтобы быть рядом со мной и Веббом. Она протянула нам руки, и мы сжимали их изо всех сил. А потом случилось так, что мимо нас ехал на краденом велосипеде мальчишка по имени Фитц, который спас нам жизнь.

Намного позже кто-то спросил у нас: «А хотелось ли вам узнать, почему никто не нашел вас раньше?»

Хотелось ли мне узнать? Когда ты видишь, как твоих родителей, будто мусор, упаковывают в черные мешки для трупов на Джеллико-роуд…

Ты уже ничего не хочешь знать.

Двадцать два года спустя

Мне снова снится мальчик на дереве, и в то самое мгновение, когда я должна услышать долгожданный ответ, свет фонариков отнимает у меня шанс пережить тот самый идеальный момент истины, о котором люди потом говорят всю жизнь. Если бы я была склонна драматизировать, то представила бы, что мой вздох разочарования услышали даже в городе, далеко за пределами школьной территории.

Возникает закономерный вопрос: «Зачем фонарики?» Включить свет возле моей кровати было бы незаметнее и практичнее. Но если я что-то и усвоила за последние пять лет, так это то, что мелодрама играет особую роль в жизни обитателей школы Джеллико. Так что, пока с губ двенадцатиклассниц сыплются угрозы, подкрепляемые жестами, я мысленно возвращаюсь в свой прерванный сон, потому что в нем нахожу утешение. Хорошее слово, сделаю его своим словом года. Мальчик из сна вызывает у меня чувство, будто где-то на этом свете есть место, которое принадлежит мне. Принадлежать. При-над-лежать. Странное слово, но все равно оно занимает почетное место рядом с «утешением».

Где-то там, в этой расплывчатой реальности на границе миров, я свисаю с ветки дерева, держась одними ногами и размахивая руками, будто пытаюсь ухватиться за воздух, пьянящий, пронизанный сладким ароматом дубовой коры. И всегда рядом со мной этот мальчик. Я не знаю, как его зовут, не знаю, зачем он является мне, но вижу его каждый раз. На его кассетном плеере времен восьмидесятых всегда играет песня об огненных деревьях и чувствах давно покинутых друзей. Мальчик не против, чтобы я подпевала, и я все время пою одну и ту же строчку. Его глаза в этот момент приобретают влажный блеск, и в моей душе просыпается какая-то неоправданная ностальгия. Беспочвенная, она тем не менее наполняет меня тоской. Мы никогда не дослушиваем песню до конца, и всякий раз, проснувшись, я напоминаю себе, что надо спросить у него про последние строчки. И почему-то все равно забываю.

Я рассказываю ему истории. Множество историй. Об учениках школы Джеллико, о горожанах и кадетах из Сиднея. Я рассказываю ему про территориальную войну между этими тремя сторонами. А еще про Ханну, которая живет в недостроенном доме у реки на краю школьной территории, и про то, как я читала ее рукопись, в которой рассказано про аварию. Про Ханну, которая слишком молода, чтобы прятаться от мира, и слишком умна, чтобы заниматься такой примитивной работой, как организация отдыха для учеников моего факультета. Про Ханну, которая думает, что все про меня знает. Я рассказываю ему о том, как мне было четырнадцать, как Отшельник прошептал что-то мне на ухо, а потом застрелился, и как я отправилась искать свою мать, но на полпути мне помешали. Я объясняю, что во всем виноват кадет.

Мальчик на дереве не может сдержать всхлипов, когда я рассказываю про Отшельника и про свою мать, но его глаза загораются, стоит мне только упомянуть Ханну. И каждый раз он спрашивает: «Тейлор, а где Бригадир, который пришел за тобой в тот день? Что с ним стало?» Я пытаюсь объяснить, что Бригадир в моей истории не важен, всего лишь какая-то крупная армейская шишка, которую просто позвали муштровать кадетов в тот год, но мальчик на дереве всегда качает головой, как будто ему виднее.

А иногда, как в этот раз, он наклоняется, чтобы напомнить мне слова Отшельника. Мальчик вдруг оказывается так близко, что я чувствую запах чайного дерева и сандала. Я напрягаю слух, чтобы ничего не пропустить и не забыть. Напрягаю слух, чтобы все запомнить. Отчего-то я уверена, что его слова ответят на все вопросы. Он наклоняется ко мне и шепчет на ухо…

– Пора!

Несколько секунд я пребываю в нерешительности, надеясь, что сон еще задержался где-то поблизости и мне удастся скользнуть обратно и все-таки пережить это откровение. Но глазам больно от света, и, оттолкнув от себя фонари, я вижу исполненные нетерпения лица двенадцатиклассниц.

– Хочешь, чтобы мы тебя припугнули для бодрости, Тейлор Маркхэм? Можем устроить.

Я выбираюсь из кровати, натягиваю джемпер и ботинки и хватаю ингалятор.

– Вы в байковых пижамах, – безучастно напоминаю им я. – Мне уже начинать дрожать от страха?

Меня ведут по коридору мимо спален старших классов. Я вижу других одиннадцатиклассниц, которые учатся со мной. Они смотрят на меня. Некоторые, как, например, Рафаэлла, пытаются заглянуть мне в глаза, но я не задерживаю взгляд. Рафаэлла делает меня слишком сентиментальной. В моей жизни нет места для этих глупостей. Но на мгновение я вспоминаю первые ночи, проведенные в школьной спальне пять лет назад, когда мы с Рафаэллой лежали рядом, и я рассказывала ей историю, которая теперь стерлась из моей памяти, – о своей жизни в городе. Я никогда не забуду ее лицо, исполненное ужаса. «Тейлор Маркхэм, – сказала она тогда, – я помолюсь за тебя». Мне хотелось посмеяться над ней, объяснить, что я ни в кого и ни во что не верю, но я вдруг осознала, что за меня никогда в жизни не молились. Поэтому я не стала ей мешать.

Следом за старшими я прохожу два лестничных пролета и приближаюсь к окну, которое считается самым незаметным во всем нашем корпусе. Вообще-то я давно научилась выбираться из собственного окна, но так и не решилась никому об этом рассказать. Так я пользовалась большей свободой и могла не отчитываться о каждом шаге шпионам из седьмого класса. Когда-то и я выполняла эту роль. Отбор здесь начинается с юных лет.