Бэстолочь - Юрий Вяземский

Здравствуйте, уважаемые друзья!

Год назад я рискнул переиздать некоторые свои повести и рассказы, написанные много лет назад. Книгу я назвал «Странные умники». Я думал: может, кто-то заинтересуется, ну, скажем, такие, как я, которые помнят былые времена и которые жили в стране под названием СССР.

Каково же было мое удивление, когда книгу эту стали покупать люди самого разного возраста. Покупали и читали чуть ли не охотнее, чем нынешние мои романы. И каждый из читателей, с которыми мне удалось встретиться и поговорить, находил в этих старых вещах что-то свое, особенно ему понравившееся. И некоторые даже упрекали меня в том, что я так долго не переиздавал свои ранние сочинения. А многие молодые мои читатели признавались, что не заметили никакой разницы во времени и что герои мои не только не устарели, а, в каком-то смысле, чуть ли не забегают вперед, предвещая собой новые, только еще возникающие типы людей и характеров.

И тут я вспомнил, что у меня остались еще три повести и три рассказа. Некоторые из них были когда-то опубликованы в изданиях с громадными тиражами… Я Вас не обманываю. Например, рассказ «Бэстолочь» был напечатан в журнале с тиражом четырнадцать с половиной миллионов экземпляров!

И я решил: почему бы опять не рискнуть и не предложить их новым читателям – и, конечно же, любимым моим теле-Тайне, которую каждый человек в себе заключает и которую либо мучительно и радостно открывает, либо трусливо пытается скрыть.

Если первый сборник я назвал «Странные умники», то этот, с Вашего позволения, назову «Бэстолочь» – через «э» оборотное, чтобы было шутливо и необидно. Ведь не одни же умники нас окружают. И сами мы – разве всегда и во всем умницы и умники?

Боюсь показаться нескромным. Но, наученный прежним опытом, всё же скажу: повести и рассказы, которые я теперь предлагаю Вашему вниманию, настолько различны по форме и по содержанию, что я не сомневаюсь – по крайней мере, какая-то одна вещь Вам обязательно понравится и увлечет, или заденет за живое и рассердит, или…

Будьте счастливы и здоровы!

Искренне Ваш, Юрий Вяземский

Потом, как обычно, он ушел на кухню. Она, как обычно, попросила его остаться и курить в комнате, но он, как обычно, не послушал ее.

Когда через несколько минут она вслед за ним пришла на кухню, он сидел за столом на табуретке, прижавшись спиной к холодильнику и запрокинув голову.

– Галкин, дай мне, пожалуйста, сигарету. У меня, оказывается, пустая пачка, – попросил он, сидя с запрокинутой головой.

– Ты же знаешь, я не курю, – ответила она.

– Я знаю, что ты не куришь. Но я хочу курить.

– Ну и хоти себе на здоровье, – сказала она и пошла в комнату.

Она всегда держала в доме сигареты. Потому что обычно, когда он приходил к ней, он находил в кармане пустую пачку.

Вернувшись, она протянула ему сигареты и, устроившись за столом напротив, молча смотрела, как он курит.

– Галкин, ты не представляешь себе, как мне с тобой здорово! – сказал он, глядя не на нее, а в потолок, глубоко затягиваясь и выпуская дым через ноздри. – Галкин! Ты нездешняя женщина!.. С тобой ведь с ума сойти можно! – задумчиво произносил он в перерывах между затяжками.

– Поставить чайник? Чай будешь пить? – спросила она.

– Просто кошмар какой-то! – ответил он.

Повернувшись на табуретке, она зажгла газ, поставила на конфорку чайник, снова повернулась к столу, потом встала, подняла чайник, помотала им из стороны в сторону, потом налила в него воды из-под крана и поставила на огонь.

– Послушай, а твой жена… Что ты ей теперь скажешь?

– Как обычно: был на ночном дежурстве.

– И она поверит?

– Не знаю… Скорее всего – нет, не поверит.

Она засмеялась.

– Или я ей скажу, что был у любовницы. И тогда она поверит, что я был на ночном дежурстве, – сказал он, оттолкнулся спиной от холодильника, посмотрел на нее и тоже засмеялся.

– Какая же ты… бэстолочь! – улыбаясь, сказала она.

Она его так часто называла, иногда через «э» оборотное.

– Между прочим, она всё понимает, – улыбнулся он. – Она прекрасно понимает, что если она вдруг станет пиявить меня вопросами, ей самой только будет хуже… И потом она жалеет меня. Она очень добрый человек и всё понимает.

– Не понимаю, как ты можешь с ней жить. Ведь ты ее совсем не любишь. Ты любишь меня.

– Очень люблю. В этом-то и кошмар!..

– Нет, Галкин, не поэтому, – погодя возразил он, хотя она молчала. – Не из-за дочки… Она мне, между прочим, как-то пообещала, что Сашка всегда будет моей. Даже если я уйду… В любой момент, когда мне захочется, я могу видеться с девочкой, брать ее к себе. Она сказала, что никогда не уподобится тем женщинам, которые считают себя в праве лишать детей хороших отцов только потому, что отцам надоело жить с матерями…

– Да, от меня ты детей не дождешься.

– Ну сколько можно! – Лицо его болезненно скривилось. – Ты же знаешь, не из-за этого! Как тебе не стыдно!

– Стыдно. Стыдно. Но при всем моем желании и твоей любви к детям…

– Да замолчи ты! – закричал он на нее. – Причем здесь дети?! Чушь какая! Я же тебе объясняю!..

Он вдруг перестал кричать, и в наступившей тишине загудел закипавший чайник. Она встала ногами на табуретку и принялась поправлять шторы; они пребывали в полном порядке, плотно прилегая друг к другу, и все петельки были на крючках.

– Мне тут недавно сон приснился. Очень занятный, – говорила она, стоя на табуретке, а он сидел, опустив голову, и большими пальцами массировал себе виски.

– Сон, говорю, приснился, – продолжала она. – Как будто ты заболел и тебя на целых полгода упекли в больницу. А я, значит, подкупила медсестер и раз в неделю приходила к тебе ночью. С тобой в палате лежали еще двое каких-то мужчин. Один из них никак не мог заснуть, все ворочался с боку на бок, кашлял, пил воду из стакана. А я, как дурочка, сидела в коридоре и ждала, когда он наконец затихнет…

Он молчал, растирая себе виски, а она слезла с табуретки, выключила газ под кипящим чайником, потянулась к мойке с чашками, но вдруг резко обернулась, подсела к столу. Она взяла его за подбородок, подняла его голову, заглянула ему в лицо.

– И ведь всё как наяву, – заговорила она. – До мельчайших подробностей. До сих пор помню!.. Потрескавшуюся краску на стене между двумя окнами. Ядовитый такой цвет… Помню, сбоку от двери, слева… да, слева от входа в палату – плакат о вреде курения… Помню, как каждые пять минут вскакивала, подходила к двери, прижималась к ней, стараясь не дышать, и тогда слышала, как крутится на постели и скрипит пружинами тот проклятый мужик, который никак не хотел заснуть… Всё помню!