Пи*ец, сказал отец - Джастин Халперн

Имена и отличительные приметы некоторых лиц, упомянутых в этой книге, изменены, дабы оградить тайну их частной жизни. Любое сходство с реальными людьми (ныне живущими или умершими) — случайное совпадение.

Посвящается моим папе и маме, Дэну, Ивэну, Хосе и Аманде.

Спасибо за любовь и поддержку!

— Да пожалуйста, только прибирайся за собой. А то навалишь говна, как после групповухи… Погоди, тебя же девушка бросила? Сочувствую.

Когда мне было двадцать восемь, я жил в Лос-Анджелесе, а моя девушка — в Сан-Диего, и уже третий год я разрывался между двумя городами. Почти каждое воскресенье — три с половиной часа в пробках: сто двадцать шесть миль по Пятой магистрали мой «форд-рейнджер» 1999 года преодолевал с неспешностью черепахи. А иногда вообще глох, беспричинно — такая у него была блажь. В «рейнджере» даже радио было с причудами — принимало только одну радиостанцию. Ладно бы нормальную — но эта крутила исключительно Фло Риду, новую надежду рэпа. Ощущения незабываемые: только выезжаешь на фривэй, как мотор глохнет, руль блокируется, диджей орет: «А теперь зацените новый трек самого крутого эмси на свете: Фло Рида «Голова кругом». Он взорвет ваш мозг!»

В общем, как-то я утомился от этих переездов. И в мае 2009-го судьба мне улыбнулась: подвернулась работа на сайте журнала Maxim, которую можно было делать по удаленке — из любой точки земного шара. Все, решил я, переезжаю к своей девушке в Сан-Диего. Вот только девушка почему-то не очень обрадовалась. А именно, когда я приехал к ней домой, чтобы сообщить приятную новость в реале, собственными устами заявила: «Между нами все кончено».

Отъезжая от ее дома, я вдруг сообразил, что остался еще и без крова: в Лос-Анджелесе я уже предупредил хозяина квартиры, что снимаю ее только до конца месяца. Тут «рейнджер», по своему обыкновению, заглох. Пока я остервенело пытался расшевелить двигатель, до меня дошло: в Сан-Диего меня могут приютить только родители. Больше никто — нет у меня подходящих знакомых. При мысли о родителях по спине поползли мурашки. Сижу, упрямо, как идиот, проворачиваю ключ зажигания — все напрасно. Краешком глаза замечаю: на террасе дома, прямо перед которым заглох мой автомобиль, уютно устроилось целое семейство. Черт, еще за извращенца примут: подъехал подрочить на их красоту, не иначе… Но через минуту мотор заработал. Спасен! Я нажал на газ и поспешил к родному очагу.

Почему же я так боялся обратиться к родителям? Понимаете, просить моего отца об одолжении — все равно что подавать иск в Верховный суд: четко излагай факты, продумай аргументы, ссылайся на прецеденты, подтверждающие твою правоту.

Итак, я заявился без предупреждения в неказистый домик на три спальни в Пойнт-Ломе — районе, где традиционно селились военные. И вскоре гостиная превратилась в зал суда, а мои родители — в коллегию судей. Я не замедлил сослаться на прецедент «Папа против моего брата Дэниэла»: в двадцать девять лет Дэн некоторое время «искал себя», живя под крылышком у родителей.

На самом пике красноречия папа прервал меня:

— Да пожалуйста. Хватит разжевывать — не маленькие, сами понимаем. Ты же знаешь: двери нашего дома перед тобой открыты. Только прибирайся за собой. А то навалишь говна, как после групповухи… Погоди, тебя же девушка бросила? Сочувствую.

К тому моменту у меня был десятилетний опыт самостоятельной жизни. От родителей я съехал еще когда учился в университете Сан-Диего, еще на втором курсе. Надо сказать, даже в родном гнезде я виделся с мамой и папой нечасто — оба пропадали на работе. Мама работала юристом в общественной организации, папа — в Калифорнийском университете, он у меня врач-радиолог.

За десять лет кое-что изменилось. Правда, мама работала не меньше. А вот папа вышел на пенсию. Как-никак уже семьдесят три стукнуло. И теперь папа сидел дома. Весь день напролет. Почти никуда не выходил.

Итак, я вновь обосновался у родителей. Наступило первое утро на новом старом месте. В полдевятого я выполз из постели и устроил себе «кабинет» — в смысле разложил ноутбук — в гостиной, где папа уже сидел у телевизора. Пора было писать колонку для Maxim.com. Дело было вскоре после смерти Майкла Джексона. У меня возникла идея: Иисус Христос, несмотря на дело о педофилии, впустил короля поп-музыки в рай, потому что давно по нему фанатеет. (Потом редактор меня раскритиковал: дескать, у райских врат дежурит не сам Иисус, а святой Петр. Но это уже мелочи.) Папа глазел на меня и никак не мог понять, что это за работа такая: человек сидит в пижаме, ищет в интернете смешные картинки с Христом… Короче, папа постоянно меня дергал, словно не понимая, что я занят.

— Вулф Блицер мне про Джексона талдычит! Какого хрена! — взревел папа. — Ой, бля, президент сейчас в России, убеждает этих козлов ракеты ядерные убрать на фиг, а этот: «Майкл, Майкл!» Заткнись лучше, Блицер, ну тебя в жопу!

Я продолжал работать. Время от времени папа в растрепанных чувствах прибегал с кухни или со двора и принимался на меня орать:

— Ты что? Я тебе гамбургер сделал, а ты его кетчупом поливаешь?

— Да, а что?

— «А что?» Конь в пальто! Это гамбургер по высшему классу. Не то говно, которое ты себе готовишь. Я старался, время тратил. Вот ни хрена тебе в следующий раз не приготовлю, будешь знать!

Приятно вернуться домой.

Мой папа всю жизнь, сколько я его знаю, выражается без околичностей. В детстве его манеры пугали меня до колик — я же не понимал, что он самый прямодушный человек на свете. Но теперь, когда я вырос, оказалось, что все вокруг — друзья, родня, коллеги — вечно чего-то недоговаривают. Чем больше я общался с папой теперь, после возвращения домой, тем горячее благодарил его (мысленно) за фантастическую искренность его слов и всей его натуры.

Как-то мы гуляли втроем — папа, я и собака Ангус. Пес забрался в живую изгородь у соседского дома и что-то там обнюхивал. Папа обернулся ко мне:

— Глянь-ка ему под хвост.

— Чего-о? Зачем?

— По ширине дырки заметно: вот-вот посрет. О, глянь, началось!

В этот самый момент, когда мой пес справлял нужду на чужом дворе, а мой папа сиял от гордости за свой удачный прогноз, меня осенило: мой отец — настоящий мудрец, серьезно. Даже пророк. Вечером я записал этот диалог и вставил в статус аськи. Вскоре это вошло в обычай: каждый день я записывал папины прикольные фразы и обновлял статус. Потом один приятель посоветовал мне завести аккаунт в «Твиттере» — сохранять папины корки для человечества. Так появился микроблог Shit My Dad Says. Первую неделю у меня было лишь несколько читателей — мои приятели, которые знали папу лично и считали его колоритным дядькой. Но однажды поутру, заглянув в почту, я обнаружил, что стал в «Твиттере» тысячником. А еще через день фолловеров стало десять тысяч. А вскоре — пятьдесят тысяч. Сто тысяч, двести тысяч, триста. Внезапно фото моего папы и его афоризмы стали попадаться на каждом шагу. Мне звонили литературные агенты — вызывались представлять мои интересы. Редакторы с телевидения приглашали на ток-шоу. Журналисты просили дать интервью. Помню свою первую реакцию: «Нехорошо получилось». И вторую — непреодолимая, неописуемая словами паника.