Девять - Анджей Стасюк

Яцеку, а также Асе и Войтеку – они-то знают, за что

Ночью шел снег. Павел встал с постели и пошел в ванную. Там горел свет, зеркало было разбито. Сброшенные с полки тюбики, щетки и флаконы валялись на полу. Раздавленный тюбик выстрелил пастой, и она осталась висеть на салатовой стене белой змейкой. Бритвенные станки были втоптаны в разодранную коробку с порошком. Расколотая крышка унитаза валялась в углу. Павел подумал, что тут слишком много стекла, и вернулся в прихожую надеть ботинки. Он поднял с пола зубную щетку, сунул под кран, снял со стены немного пасты. Присел на корточки и выбрал себе бритву с надломленной ручкой. Под ванной нашелся аэрозоль с пеной для бритья; он был весь помят, но внутри еще что-то булькало. Павел побрился, глядя в осколок зеркала. Сполоснул лицо. Белый пластиковый флакон «Олд спайс» треснул, но на дне его еще оставалось немного жидкости. Он встряхнул покореженной грушевидной бутылочкой. Та захрустела, как детская пустая погремушка. Несколько капель упало на ладонь. Павел растер их по щекам. «Почти не щипало – значит, не порезался», – подумал он. Пошел отлить, потом вернулся в комнату.

Тут тоже было не лучше. Больше хрупких вещей. Цветные внутренности магнитофона вывалились на пол из серебристого развороченного корпуса. Павел щелкнул выключателем. Люстра была разбита. День только начинался. Свет утра был похож на пыль, висящую в воздухе. Из распоротой обивки дивана торчало что-то белое. Он погладил прореху ладонью и направился к выброшенной из шкафа одежде. Ища в полумраке во что переодеться, понюхал несколько вещей. Надел рубашку, свитер, около кровати нашел брюки, в уцелевшем ящике отыскал носки, натянул их, и только тогда почувствовал, что дрожь наконец унялась.

Павел смотрел в окно, отхлебывая кофе. Снег лежал на крышах домов, на тротуаре, черные деревья стали белыми, все напоминало какой-то рождественский праздник в далеком детстве. Красный автобус осторожно пошел на поворот. Тихо и сонно вырулил и поехал по прямой, постепенно исчезая в перспективе липовой аллеи. Кроны деревьев расплывались в низком небе. Павел стал вслушиваться, не стучит ли капель по водостокам. Тихо.

«Полежит еще», – подумал. Он ждал, пока кофе взвинтит нервы и мысли до состояния, похожего на страх или хотя бы на удивление. Сделав последний глоток, Павел вылил кофейную гущу, сполоснул кружку, поставил на место и вернулся в комнату.

Он затолкал в шкаф ворох шмоток и освободил себе место для ходьбы: десять шагов туда и обратно, от двери в кухню до двери на балкон. Насчитав сто с лишним шагов, он бросил это дело, прижался лбом к холодному стеклу и закрыл глаза.

– Думать, думать, – бормотал он. – Надо на ночь принять снотворное.

За окном проезжала снегоуборочная машина, снимая снежную стружку с голубоватого асфальта, но Павел этого не видел, а когда открыл глаза, белый пейзаж уже был перечеркнут горизонтальной песчаной полосой. Он почувствовал сожаление, тот род печали, что сопровождает полузабытое воспоминание, – воспоминание, от которого остался лишь слабый след.

Павел вернулся на кухню. Часы показывали пять тридцать две. Самые бедные уже встали и ехали туда, куда полагалось. Длинный прямой участок дороги, ведущий к автобусному кольцу, был очищен от снега. Темная полоса вела вдаль и в будущее. Приближались две малолитражки, похожие на игрушки, – одна веселого огненного цвета, другая – зеленый металлик. С такого расстояния, да еще сверху, со второго этажа, лиц водителей было не разглядеть, но он и так знал, что это, вне всяких сомнений, были благонамеренные граждане и не пройдет и девяти часов, как они проедут здесь обратно, в той же самой, а может, другой последовательности. Стук двухцилиндровых двигателей отражался от голого асфальта. А двум воронам было хоть бы хны, они продолжали сидеть где сидели – на своем каштане, ветви которого торчали над поворотом, как спицы ободранного зонта. Автомобили свернули и покатили дальше, а он почувствовал в сердце легкий укол зависти.

Павел перешел в комнату, чтобы оттуда продолжать следить за двумя цветными пятнышками, которые все уменьшались и таяли в сером тумане утра, там, где деревья сливались с мачтами электропередач, а змея шоссе ползла вверх по мосту над железнодорожными путями, и мгновение казалось, что машины карабкаются ввысь, прямо в мутное небо.

Он пошел за мусорным ведром. Поставил его посередине комнаты. Стало ясно – чтобы убрать этот свинарник, и десяти ведер мало. Пинками загнал разбитые бутылки под диван. Та же участь постигла книги. Теперь здесь можно было ходить хоть с закрытыми глазами. Путь удлинился до окна в кухне. Павел протоптал тропинку среди разбитой посуды. Десять плюс пять – пятнадцать шагов в одну сторону.

«Без пяти шесть, – подумал Павел. – В жопу все это». Надел в прихожей коричневую кожаную куртку, вышел и захлопнул дверь, даже не проверив, с собой ли ключи.

По утрам, в снежную безветренную погоду, воздух на окраинах отдает угольным дымом и раздается металлический стук лопат по асфальту. Павел решил дойти до конечной, теплый автобус сейчас – то, что надо. Над рыжими веточками постриженного кустарника лепились сахарные полоски. Он прошел мимо старомодного особняка с четырьмя колоннами у входа. На крыльце стоял трехколесный велосипед с замершей вертушкой на руле. На тропинке не было никаких следов, кроме нескольких углублений от кошачьих лап. Павел миновал и следующий дом, и еще два – серые, голые коробки. Их обитатели уже вышли на улицу. Разнесли снег на подошвах. Осталась грязь и жалкая трава. Потом застройка внезапно кончилась, словно отпрыгнула в сторону, освобождая место остроконечной громаде костела. Кирпич цвета свернувшейся крови. Как кровоточащая сквозь бинты рана. В глубине улицы Павел увидел стоящий автобус. Вокруг ни души. Где-то залаяла собака. Лай потонул в стуке колес далекого невидимого поезда. Наверное, экспресс или скорый, потому что звук быстро пропал.

В теплом полумраке автобуса Павел впал в короткий горячечный сон. Обрывки снов быстро сменяли друг друга. Пассажиры свободно проходили сквозь являвшиеся ему призраки, не причиняя им никакого вреда: те лопались и тут же срастались снова, ибо материя прошлого, из которой они сотканы, живая. На свете только люди бывают такими же живыми. За считанные минуты перед ним промелькнуло несколько лет жизни, он задержался на последней ночи, оттолкнулся и вернулся в детство, в те времена, когда никому еще не приходило в голову, что бизнес спасет мир. Он замер с закрытыми глазами, втянув голову в плечи и зажав ладони между колен. В этой позе, слегка подавшись вперед, Павел был похож на пацана, который зашатался на самом краю и сейчас прыгнет, а может5 и струсит, предпочтя безопасное падение на спину.

Звякнул звонок, двери зашипели, и автобус тронулся с места. Павел по-прежнему сидел зажмурившись. Это такая игра: отгадать, где сейчас идет «икарус». Быстро открываешь глаза и – пан или пропал: дом Завадского, опрокинутые помойные баки, перекресток с Быстрицкой, березовый лесок, лавочка с алкашами, и так до следующей остановки. Слушаешь мотор и считаешь метры в темноте. Угадал или нет. Слепым легче – из-за постоянного чувства опасности у них, наверное, в конце концов вырабатывается привычка.