Другие люди - Сол Стейн

Глава 1 Арчибальд Уидмер

В то мартовское утро 1974 года, позвонив Томасси, чтобы пригласить его на ленч, я изо всех сил старался изгнать из голоса тревогу и озабоченность. Ожидая, пока он возьмет трубку, я думал: «Какие же мы беззащитные». С неохотой мне пришлось признать, что в наши дни неспровоцированное насилие по отношению к незнакомому человеку воспринимается как нечто обыденное. Вот почему, в отличие от меня, Джордж Томасси и выбрал профессию криминального адвоката.

Томасси неверно истолковал мой небрежный тон. Он готовится к процессу, услышал я в ответ, и времени на ленч в ресторане у него нет.

— Я готов съесть пару сэндвичей и в вашем кабинете. — Оставалось лишь надеяться, что моя настойчивость не будет истолкована как наглость.

Томасси молчал. И причина тому не в плохом воспитании. Я воспринял его молчание как стремление адвоката получить максимально полную информацию, прежде чем как-то выразить свое отношение к обсуждаемому вопросу.

— Джордж, — продолжил я, — я не стал бы тревожить вас по пустякам. Хочу поговорить с вами по делу.

— Вашему?

Он решил, понял я, что мне требуется его совет по делу одного из моих клиентов.

— Жертва имеет отношение ко мне, судебный процесс — нет.

Он молчал.

— Речь идет о моей дочери, Франсине.

Вновь ни звука с другого конца провода.

— Это довольно щекотливое…

Он мог бы сказать: «Продолжай».

— Джордж?

Он кашлянул, показывая, что слушает, но не произнес ни слова.

— Видите ли, Джордж, ее изнасиловали.

Тут он заговорил.

— Она знает этого человека?

— Да.

— О господи, она же еще ребенок.

Любой другой адвокат из моих знакомых обязательно бы сказал: «Мне очень жаль».

— Франсине двадцать семь лет.

— Когда это случилось?

— Во вторник.

— Сейчас с ней все в порядке?

Не следовало мне ждать от Томасси ритуальных соболезнований, которые я мог бы услышать от своих друзей. Он предпочитал не тратить время на пустые разговоры. Если уж задавать вопросы, то только по существу.

— Я спросил, все ли с ней в порядке?

— Да, — вырвалось у меня, но я тут же поправился. — Нет. Она испугана. Психоаналитик, у которого она консультируется, посоветовал ей обратиться к адвокату. Полагаю, я — единственный адвокат, которого она знает. Она не собиралась рассказывать мне об этом.

— Она была в больнице?

— Да. Никаких серьезных повреждений. Я хочу сказать, телесных.

— Они взяли анализы?

— Я ее не спрашивал, — следовало сказать, что мне и в голову не пришло задать такой вопрос.

— Она была в полиции?

— Да. Они что-то записали. Она очень встревожена.

— Почему?

— Этот человек живет этажом выше.

Вот тут я и услышал от Томасси желанные слова.

— Хорошо, давайте встретимся за ленчем.

— Когда? — спросил я.

— Как насчет сегодня?

Я не знал, разъединили нас или Томасси просто положил трубку. Мне не хотелось перезванивать, но ничего другого не оставалось.

— Джордж, мне привезти Франсину с собой?

— Нет.

— Я думал, это сэкономит вам время.

— Я хочу услышать все, что она вам сказала, в ее отсутствие.

Это другой мир, мир криминального закона.

— В какое время?

— Половина первого вас устроит?

— В вашей конторе?

— Встретимся у «Дадли», — ответил он.

Когда я говорю, что такие юристы, как я, полагают Томасси лучшим криминальным адвокатом округа Уэстчестер, то что вкладывается в понятие «лучший»? Когда человек пробегает милю быстрее любого, ему подобного, можно сказать, что он достиг абсолютного превосходства над остальными. Но как определить совершенство в таких областях человеческой деятельности, как искусство или юриспруденция? Я помню, как Уильям Йорк Тиндолл говорил, что, по его разумению, совершенство состоит в том, чтобы после вкусного обеда вытянуть ноги и выкурить сигару «Ромео и Джульетта» под музыку Моцарта. Я понимаю, что он имел в виду, хотя Моцарт не относится к моим любимым композиторам, а кубинские сигары после прихода к власти Кастро далеко не те, что прежде. Если б до конца жизни меня обрекли на лицезрение только одной картины, пусть даже Рембрандта, она бы мне вскорости наскучила, но я могу предложить небольшую коллекцию, возможно, десяток-полтора картин, которой мне вполне хватит. Однако, когда речь заходит о преступлении и приходится иметь дело с законом, нетрудно обнаружить, что редко кто может нанять когорту адвокатов. Обычно выбирают одного, а если дело серьезное, стараются остановиться на самом лучшем. Отсюда и мой звонок Томасси.

В Йеле, еще до того, как я поступил на юридический факультет, мне ясно дали понять, что все адвокаты, обретающиеся в социальном слое, к которому я принадлежу, практикуют, без исключения, в сфере гражданского законодательства. Считалось, что криминальные адвокаты, даже самые лучшие, не могли не замарать себя. Ибо по роду деятельности им приходилось общаться с людьми, которых не приглашают в дом: бандитами, ворами, сицилийцами и еще черт знает с кем. Более того, криминальные адвокаты, за небольшим исключением, получали относительно низкие доходы. К исключению относились адвокаты, обладающие неординарным актерским талантом или связанные с преступностью.

А потому, зная, какие на меня возлагают надежды, я готовил себя к карьере, немаловажной составной частью которой являются ленчи в закрытых столовых для руководства компаний, куда даже в наши дни не допускаются женщины и где юристы прежде всего друзья. И при встрече мы говорили о всякой всячине, прежде чем приступить к делу. В нашей области законодательства ставкой является некая сумма долларов. В уголовном праве на кон ставится свобода человека, а при определенных условиях и его жизнь.

И все-таки уголовное право зачаровывает меня, и протоколы судебных заседаний я воспринимаю как особый вид порнографической продукции, придуманной для моего удовольствия. Я поддерживаю отношения с несколькими криминальными адвокатами, чтобы при необходимости иметь возможность удовлетворить свои потребности в подобном чтиве. Более того, моя дружба с Томасси, практикующим в округе, в котором я всегда жил, длится свыше десяти лет. И если бы мои предки приехали в Америку не из Англии, а из Армении, не раз думалось мне, а меня самого сжигало стремление продвинуться вверх по ступеням социальной лестницы, то бишь я не располагал бы возможностью почивать на вершине, я, наверное, стал бы таким, как Томасси. В Америке нам нравится поддерживать мнение, что мы — общество очень подвижное, что у нас нет четкой границы между слоями. Это все ерунда. Скорее, у нас более жесткое кастовое разделение, чем у европейцев, потому что мы не всегда можем отличить американца по одежде или акценту. Отсюда повышенное внимание к новичкам, когда не упускается ни одна мелочь. И при этом всех нас, в любом классе или сословии, объединяет одно: мы обожаем победителей. Мы горой стоим за них, пока они рвутся к цели. Мы падки не на жалость, а на триумф. Мы полагаем, что нам свойственна порядочность, но на самом деле мы варварски крушим все и вся, когда наша команда побеждает.