Забытые письма - Лия Флеминг

Лэнгклифф не забудет пятнадцать своих мужчин, не вернувшихся с фронта домой.

Что за закон такой, чтоб умирать в лугах?

Кто повелел тропинкам кровью обагриться?

Чьим промыслом в садах хороним кости павших?

И кто усеял холм кровавыми останками живых?

Лесли Коулсон

«Что за закон такой?» [1]

11 ноября 2000

Церемония готова вот-вот начаться. Шарканье ног и покашливание постепенно смолкают, прибыли высокие чины – кто-то в военной форме, кто-то в сутане, на чьей-то груди позвякивает медальон мэра. Но вот тишина сковала толпу. Утро стало строгим, торжественным.

Мы стоим перед новым памятником героям войны на площади Вязов; телеоператоры сдавленно препираются, выгадывая себе место с удобным обзором. Сегодня одиннадцатое ноября, День святого Мартина [2], и с севера, как обычно, несет ледяным ветром, но мне в моем инвалидном кресле тепло – толща подушек и плед хорошо согревают.

Наконец-то спустя много лет справедливость возобладала, и мы можем почтить память тех, кто погиб, каждого назвать по имени. Эти камни, когда-то прильнувшие к земле от давнего горя, впитавшие слезы и кровь, теперь сияют надеждой и гордостью. Я и не надеялась дожить до этого дня.

Никто теперь не станет учинять распри из-за того, чего не поправить, никаких больше расколов не будет в деревне… Имена погибших на мраморных плитах будут сами говорить за себя.

В мои-то преклонные годы чудо уже то, что я сумела добраться сюда и все увидеть своими глазами. Взгляд туманится, руки дрожат, не слушаются. Как известно, старость не приходит одна, и вот сердце мое колотится, когда я вижу всю эту толпу. Надеюсь, наши мужчины гордились бы, что мы наконец сделали всё как положено.

Мы терпеливо ждем на морозном воздухе. Жители Вест-Шарлэнда полны надежд и привели с собой всех родных, кого только смогли, и стоят теперь, излучая благополучие – в толстых черных пальто и респектабельных черных шляпах, окруженные подросшими внуками, вытянувшимися, подобно молодым деревцам; кое-кто держит на руках правнуков, притихших перед скорбностью действа.

Есть и незнакомые лица, но в их чертах проглядывают наши же деревенские, что давно отошли в мир иной. Что ж, новая жизнь, новые ее побеги, и это прекрасно.

Облака чуть раздвинулись, и в щелку прорвался солнечный луч, золотыми нитями прошивший венки. Алые, словно кровь, маки горят на лацканах, точно медали. Золотистая полоса света скользнула по зеленым холмам и каменным ограждениям, коснулась покатых крыш знакомых домов, и мои глаза привычно обращаются в сторону кузницы на Проспект-роу, но ее давно уже нет.

Меня усадили впереди как почетную гостью, рядом со знаменитостями нашей округи; я для них – просто старуха, предвечная древность, выжидающая тут очереди выказать свое уважение. Собираются после взять у меня интервью! Но не выйдет. У меня планы другие.

Мне вспоминаются фотографии прежних лет, старые, потускневшие, и в тени поодаль одно за другим проявляются лица с них, целый сонм призраков – они смотрят на нас и тоже застыли сейчас в ожидании. Это лица тех, кто погиб на войне и познал лишь страдания, жертвенность и позор. Что сказали бы они нам о нынешнем дне?

Моя дочь стоит очень прямо. Да, бюст с возрастом стал у нее прямо-таки выдающийся… С каким же упорством она отстаивала нашу правду! Я горжусь ею. Рядом с ней ее внук, точная копия своего прадеда, – ладный, как молодой дубок, на обветренном лбу солнце прочертило морщинки.

И нет никого, кто мог бы узнать меня, хотя кое-кому и известна немного моя история. Нет, я просто одна из гостей, ничье внимание мне не нужно. Я столько лет не была здесь, но это место на всю жизнь запеклось в моем сердце.

Здесь всё, как раньше, но всё другое. Знакомый воздух Йоркшира кажется мне таким нежным после сухости Аризоны, грачи на кронах ясеней возле церкви так раскричались, что даже мои сдавшие позиции уши смогли их услышать. Я и забыла, какие они горластые и заполошные.

Около каждого деревенского дома – машина, а сами дома разрослись от пристроек и всевозможных сараев, на всем свидетельства зажиточности и комфорта – мы о них в детстве только мечтали.

В памяти теснятся воспоминания. Возвращение в Вест-Шарлэнд замыкает круг: я сдержала слово, почтила память людей, самых близких мне, но боль за страдания, которых они не заслужили, трудно держать в груди. Меня привело сюда, именно сейчас, на пороге ухода из этой жизни, неодолимое, невыразимое словами стремление – такую тягу, наверное, испытывает путник, возвратившийся на священную землю, чтобы обрести душевный покой перед долгим сном. Дней впереди все меньше. Но какое это имеет значение?

Мало просто жить долго. Душа, год от года мудрея, постигает смысл своего начала и своего конца, находит ответ на подаренную ей свыше жизнь. За годы я многое передумала и не раз порывалась все записать, сохранить на бумаге свою историю. Я мысленно ворошила страницы и задавалась вопросом: где я была бы сейчас, если б то, что случилось и стало далеким прошлым, можно было бы переиначить? А с тех пор как умер мой муж, я думала об этом почти постоянно. Они не позволяли мне лететь обратно, поэтому в самолете, в воздухе Атлантики, я заново перебрала главы и прожила те годы жизни, которые и перенесли меня из Вест-Райдинга в Новый Свет и обратно.

Этот дневник попадет в архивы Вест-Шарлэнда только после моей смерти, и ни днем раньше. Возможно, кто-то полистает его с интересом, и мой опыт его чему-то научит. Да уж, страшно вспомнить, сколько тайн сокрыто в нашей деревне, а ведь в них и разгадка того, почему здесь до сих пор не было памятника тем, кого забрала война.

Но довольно. Извечная церемония начинается. Духовой оркестр плавно бредет с холма, обрастая толпой – точно так же, как это было тогда, тем последним летом одна тысяча девятьсот четырнадцатого… Какими же доверчивыми, глупыми, невинными мы тогда были! Едва ли кто-то из нас догадывался, какие страдания ждут нас впереди…

Сложи свои заботы в старый походный рюкзак и улыбайся, улыбайся, улыбайся.