Потерять и найти - Брук Дэвис

Часть первая Милли Бёрд

Пес Милли, Рэмбо, стал ее самым первым Мертвым. Она нашла его как-то утром на обочине. Туман привидением кружил над изувеченным тельцем, и казалось, на него упало небо. Пасть и глаза Рэмбо были широко раскрыты, будто он лаял, левая задняя лапа изогнулась под странным углом.

Туман над ними поднимался, облака на небе сгущались, и Милли гадала: не растает ли Рэмбо в тумане и дожде?

Только когда она притащила собаку домой в своей школьной сумке, мама решила поведать ей о том, как устроена жизнь.

– Он теперь в лучшем мире! – объясняла она, перекрикивая вой пылесоса.

– В лучшем мире?

– Что? Да. В раю, милая. Ты что, про него не слышала? Вас вообще чему-нибудь учат в этой никчемной школе? Подними ноги. Он в собачьем раю, где собачьи галеты никогда не кончаются и собачки ходят в туалет где вздумается. Все, опускай. Опускай, говорю! Ну вот. Вместо кучек они повсюду оставляют эти самые галеты и целыми днями только и делают, что бегают и едят кучки других собак. То есть галеты.

Милли на секунду задумалась.

– А тут они что делают?

– Что? Ну… Сначала они должны все это заслужить, и только потом их заберут в лучший мир. Это как «Последний герой», только в собачьей версии.

– Значит, Рэмбо на другой планете?

– Ну… да. Вроде того. Ты что, и правда не слышала про рай? Ну, про то, что Бог сидит в облаках, а дьявол – где-то там под землей?

– А можно мне на новую планету к Рэмбо?

Мама выключила пылесос и уставилась на Милли.

– Только если у тебя есть космический корабль. У тебя он есть?

– Нет, – опустила голову Милли.

– Значит, нельзя.

Несколько дней спустя Милли выяснила, что Рэмбо вовсе не на другой планете, а у них на заднем дворе, кое-как прикрытый старыми газетами. Когда Милли аккуратно их приподняла, то увидела не того Рэмбо, к которому привыкла, а гниющего, сморщившегося, изъеденного червями.

С тех пор она тайно ходила к нему каждую ночь и сидела рядом, пока его тело превращалось в ничто.

Ее вторым Мертвым стал переходивший дорогу старик, которого сбила машина. Когда его отбросило в сторону, ей показалось, что он улыбнулся. Его шляпа приземлилась на дорожный знак, а трость завертелась в танце возле фонаря. А потом безжизненное тело рухнуло на тротуар.

Милли побежала вперед, продираясь через ноги охающих прохожих, и присела у его головы. Заглянула старику в глаза. Он смотрел на нее в ответ, будто нарисованный. Она коснулась пальцами его морщинок и подумала: почему их так много?

А потом ее от него оторвали. Велели закрыть глаза – ох, ведь она еще совсем малышка!..

По пути домой Милли решила, что пора спросить папу о человеческом рае.

– Послушай, дружок, есть рай и есть ад, – ответил отец. – В ад попадают плохие люди – ну, всякие там преступники, мошенники и дорожные инспекторы. А в рай попадают хорошие – как ты да я, да та приятная блондинка, которая готовит еду по телику. Что там делают? Ну… в раю, например, можно поболтать с Богом и Джими Хендриксом, а еще и наесться пончиков до отвала. А в аду придется танцевать макарену. Вечно. Под ту дурацкую песню из фильма с Джоном Траволтой.

– А куда попадет тот, кто и плохой, и хороший?

– Что?.. Э-э… не знаю. В «Икею»?

– Ты поможешь мне построить космический корабль?

– Погоди, дружок. Давай, когда реклама начнется.

Скоро Милли заметила, что всему вокруг нее приходит конец: жучкам, апельсинам, елкам, домам и почтовым ящикам, путешествиям на поездах, фломастерам, свечкам, пожилым людям, молодым и всем остальным.

Тогда Милли не знала, что как только в «Книге Мертвых» окажется двадцать семь существ (среди которых паук, птица, бабуля и соседская кошка Гертруда), ее папа тоже станет Мертвым. Не знала, что запишет его имя рядом с номером двадцать восемь, растянув слова «МОЙ ПАПА» сразу на две страницы. Не знала, что какое-то время не сможет делать ничего, кроме как смотреть на буквы, которые совсем скоро потеряют всякий смысл. И что запишет она его в книгу, сидя с фонариком возле родительской спальни и слушая, как мама притворяется спящей.

Иногда Милли воображала, что они, как точки в раскрасках, соединены линиями. Себя она всегда считала Первой точкой. Маму – Второй, а папу – Третьей. Часто, когда они смотрели телевизор, линия выходила глубоко из живота Первой точки, оборачивалась вокруг двух других и снова возвращалась к Первой, делая из них треугольник.

Пока Милли бегала по дому, болтая огненными кудряшками, линии между точками обвивались вокруг мебели. Когда мама сказала: «Может, хватит, Миллисента?» – треугольник превратился в огромного динозавра. А когда папа сказал: «Иди ко мне, дружок, присядь» – треугольник стал большим бьющимся сердцем. Бу-бум.

– Бу-бум, – прошептала Милли, неуклюже подпрыгивая в такт его ударам.

Она устроилась между Второй и Третьей точками на диване. Третья точка взяла Первую за руку и подмигнула ей. Сменяющие друг друга картинки в телевизоре освещали его лицо в полумраке. Бу-бум. Бу-бум. Бу-бум.

* * *

В Первый день ожидания Милли стояла точно в том месте, где ее оставила мама. Прямо рядом с Трусищами для Огромных Тетенек, напротив манекена в гавайской рубашке.

– Сейчас вернусь, – сказала мама, и Милли ей поверила.

Сегодня Вторая точка была в золотистых туфлях, поэтому, когда шла, эти туфли взрывались маленькими вспышками света.

Вот она идет к стойке с духами – бум! – мимо отдела с мужской одеждой – бу-у-ум! – и скрывается из виду – ба-бах!

Линия между точками натянулась, и Милли смотрела, как она становится все тоньше, превращаясь в бледный штрих.

Бу-бум. Бу-бум. Бу-бум.

Милли никогда не забудет мгновение, когда ее мама становится все меньше и меньше… Мгновение это будет то и дело возникать у нее перед глазами в течение всей жизни. Когда в фильме кто-нибудь скажет: «Сейчас вернусь». Когда ей будет за сорок и, глядя на свои руки, она вдруг поймет, как похожи они на чьи-то другие. Когда у нее появятся глупые вопросы, а задать их будет некому. Когда она будет плакать. Смеяться. На что-то надеяться. Наблюдать, как солнце садится над водой, и чувствовать необъяснимое волнение.

При виде раздвижных дверей в магазинах ей всегда будет не по себе. И когда она ощутит первые нежные прикосновения мальчика, то представит, как он исчезает далеко-далеко за горизонтом. Уменьшается, пропадает.