Божьи дела - Семен Злотников

«Имя Семена Злотникова известно тем, кто любит театр. Потому что Злотников прежде всего блестящий драматург. Лауреат всероссийского конкурса драматургов «Действующие лица», дипломант многих театральных фестивалей, обладатель Первой премии на фестивале телевизионных фильмов в Варшаве (1992г.). Десятки пьес, сотни спектаклей по миру. Проза Семена Злотникова станет такой же культовой, как и его знаменитая пьеса «Пришел мужчина к женщине». Сочетание парадоксальности и глубины мысли, изобразительной точности и блестящего юмора – лишь малая часть определений метода автора. У него подобные эпитеты вызывают усмешку, потому что он по-настоящему счастлив, «когда, вдруг, почему-то почудится, что меня заметили там, на Небе…»

…В творчестве Семена Злотникова предпринята интересная попытка соединить драматизм повседневности, тончайший психологизм и неуловимую атмосферность, свойственные драматургии Чехова, с неистовством высоких шекспировских страстей».

«…Как жить? Злотников продолжает наилучшие традиции русской литературы. Там всегда появлялся этот единственный, по сути, простейший вопрос. Как-то я сравнивал Злотникова с Чеховым и назвал комедиями отчаяния его преисполненные грустью и при этом такие смешные пьесы. Они очень похожи на жизнь – какая нас ждет».

«Я с завистью думал о литературе, которая дает театру таких искушенных мастеров, как Злотников. Вроде бы ничего особенного, но если в это вслушаться, открываются все более глубокие слои значений. Не говоря уже о том, что в диалогах слышна вся русская традиция с единственной в своем роде композицией лиризма и комизма. Через него говорят все русские писатели».

«Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мория, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе…»

Я бы много отдал, чтобы то, что случилось со мной, оказалось кошмарным сном, одной из придуманных мной же невероятных историй.

Придумать можно все что угодно, и совсем другое – пережить самому…

Однажды в Москве, на Тверской, в большом книжном магазине, куда я был приглашен на презентацию нового романа, у меня попросил автограф скромного вида монах с холодными, тусклыми, цвета болота глазами.

Почтительно склонившись, он протянул мне книгу.

Странно, удивился я собственной рассеянности, среди нескольких лиц в зале я не заметил служителя культа!

Хотелось домой к моему малышу, я устал, и мне было лень вступать с читателями в диалог, тем не менее я первый с ним и заговорил.

– Вам понравилась моя книга? – поинтересовался я из вежливости, торопливо расписываясь.

О, знать бы тогда, что за ящик Пандоры шутя открываю, – бежал бы, слова не говоря, от этого престранного существа в рясе!..

– Так вы не ответили, как вам роман? – с дурацкой настойчивостью я повторил вопрос.

Кто меня тянул за язык?..

Поскольку ответа опять не последовало, я поднял голову и неожиданно обнаружил на месте уродца… прелестное существо, точь-в-точь с холста Боттичелли, с золотыми локонами и глазами цвета морской волны; тонкий шелк небесных тонов обтекал ее гибкое тело, на мгновение мне показалось, она излучает свет…

Голова закружилась, меня захлестнуло волной никогда прежде не изведанного счастья.

Словно молния вдруг полыхнула внутри меня, высветив все мои предшествующие блуждания в поисках Абсолюта.

Идеал, что когда-то мерещился мне, спокойно стоял и одним своим видом свидетельствовал: вот я!

Воистину я себя ощущал нечаянно уцелевшим Адамом, наконец повстречавшим свою половину.

Опьянев от восторга, я уже рисовал нашу с ней жизнь в райском саду, где мы бы не старились и не дряхлели, не ведали суеты и не томились бездействием, не искали бы лучшей доли и не бежали бы в никуда…

– Лев Константинович, книгу позвольте! – услышал я будто издалека.

– А-а, это вы… – разочарованно пробормотал я, возвращая монаху роман…

Кажется, я еще расписался на скольких-то книгах, кого-то из вежливости выслушивая, кому-то автоматически кивая, потом еще долго добирался в пробках домой по заснеженной Москве.

Митя спал, Машенька, как всегда, дожидалась меня с ужином.

После, в гостиной, расслабленно сидя в креслах, мы пили молодое мальтийское вино, я вполглаза следил за беззвучным мельканием кадров на экране телевизора и рассеянно слушал рассказы жены о дневных проказах нашего сына.

Мы его очень любим.

Я своего малыша люблю больше всего на свете.

В тот вечер, однако, я мыслями находился далеко…

Нежно обняв и поцеловав Машеньку, я сослался на необходимость еще поработать и отправился на ночлег к себе в кабинет.

Мне хотелось побыть одному и что-то, может быть, записать.

Я почти не помнил монаха, в то время как образ прекрасной девы, казалось, неотступно следовал за мной.

До глубокой ночи я просидел без движения за письменным столом и мучительно соображал, что бы могло это значить.

За многие годы писания повествований я научился не пропускать и подвергать анализу любое внешнее приключение – будь то нежданный взгляд, или окрик незнакомца, или нечаянное прикосновение незнакомки в автобусе.

Иногда меня спрашивают, чаще я сам задаю себе вопрос: верую ли я?

На что я себе и другим по возможности искренне отвечаю, что верю скорее, но и – сомневаюсь; и что, с одной стороны, почти убежден в неслучайности всего происходящего, а с другой – всегда и всему ищу разумные объяснения.

Постепенно неспособность сделать выбор между Верой и Разумом превратила мое существование в замедленное самоистязание: слишком многое из того, что со мною случалось, увы, не поддавалось осознанию; но и примириться и жить с тем, чего я не понимал, не получалось.

Немудрено, что однажды я отправился за советом к историческому Аврааму – тому самому, что открыл единого Бога и уверовал в Него до такой степени, что готов был пожертвовать единственным сыном Исааком.