Птица в клетке - Кристин Лёненс Страница 10

– Мне об этом ничего не известно.

– Значит, в его – и в ваших – интересах, чтобы он явился.

Йозеф был непреклонен. Несмотря на его молодость, военная форма придавала ему властный вид. Судя по всему, отец собирался высказать все, что думал, но в последнюю секунду его остановил умоляющий мамин взгляд.

Киппи, Стефан, Андреас и я через три года нетерпеливого ожидания доросли до Гитлерюгенда. Все были на седьмом небе, особенно мы с Киппи, готовившие себя к службе в личной охране Адольфа Гитлера: мы слыхали, отбор туда очень жесткий – любая дырочка в зубе могла послужить причиной для отвода. Мы выискивали у себя недостатки, способные нам помешать, и работали над их устранением. К ним мы относили неразвитую мускулатуру, нехватку выносливости и мужества, но чаще – мелочи вроде кариеса: для его предотвращения мы, в числе очень немногих, шли даже на то, чтобы в лагере чистить зубы. У меня на ноге был вросший ноготь, и Киппи лечил его оперативным путем. Не мог же я согласиться, чтобы у меня в медкарте значился даже небольшой дефект. Нам полагалось без содрогания терпеть боль, но мы не могли служить образцами выдержки, потому что при виде ножниц меня разбирал хохот. А Киппи вдобавок щелкал ими, как голодным клювом, и от выражения моего лица сгибался пополам. Иногда ему приходилось ждать несколько минут, прежде чем высмеяться и продолжить.

У Киппи в возрасте пятнадцати лет стали расти волосы из ушей, и мы сошлись во мнении, что фюрер расценит это как первобытную черту, роднящую Киппи с обезьяной. Надо было видеть униженную физиономию Киппи, когда я захлебывался смехом. Для моего друга пробил час возмездия, ведь пинцет тоже мог щелкать, как голодный клюв, прежде чем вырывать у него из ушей волоски, по три за раз.

Пора детских радостей и приключений подошла к концу, и мы распрощались с Юнгфольком. В лагерях Гитлерюгенда условия были суровыми, а конкуренция в спорте и того жестче. Никто не говорил: «Это просто игра», и в самом деле, любая игра становилась борьбой за превосходство. Переход на новую ступень имел свои отрицательные стороны. Из самых старших я попал в самые младшие; из самых сильных – в слабаки. Старшие ребята хорошо фехтовали. Я же неистово махал рапирой, но противники легким движением запястья выбивали оружие у меня из рук. Другие умели ездить верхом и брать барьеры, а я вынужденно прятал страх, подходя к лошади, чтобы надеть на нее седло, и каждый раз, когда собирался затянуть подпруги, норовистое животное грозно ощеривало зубы. Я с ужасом ждал тренировок в манеже.

Сверх прочего старшие мальчишки гнобили младших, заставляли чистить им обувь и удовлетворять их самые низменные прихоти. Такое никому не могло понравиться, но, кто артачился, тех избивали. Изредка кто-нибудь из младших жаловался, и старших наказывали, поскольку при режиме Адольфа Гитлера не допускалось ничего, даже отдаленно похожего на гомосексуализм. Но доносчику следовало отомстить новым доносом, на угрозу ответить угрозой пострашнее – этому не было конца и края. Когда мы в период Винтерхильфе [29], с октября по март, ходили по домам собирать деньги и вещи для бедных, кое-кто из парней прикарманивал часть средств, чтобы сбегать к проституткам. А как-то раз дали нам такое задание: голыми руками передушить целую стаю уток, сворачивая птицам шеи. Это было особенно мучительно: стоило нам открыть щеколду, как утки доверчиво устремились к нам и своим кряканьем пытались высказать какие-то утиные просьбы, будто мы что-то понимали. За одной уткой потянулось с десяток утят – их тоже предстояло умертвить. Все это смахивало на принудительное убийство нашего собственного детства. Если во время этой бойни кто-нибудь из ребят начинал плакать, его прессовали так, что не позавидуешь. Ты ведь жрешь птицу, как все, когда тебе ее подают на тарелочке, а разделывать – пусть другие марают руки, да? Лицемер, нытик, дрянцо паршивое! Другие тоже сопли пускают? А ну, говори – кто?!

В каком-то уголке своего сознания я забарабанил кулаками по клавишам пианино, на котором никогда не умел играть. Вероятно, этот грохот заглушал для меня хруст косточек.

Потом Киппи спросил: а получи я приказ убить его ради фюрера, у меня получится? Я вгляделся в его лицо, такое знакомое, и понял, что не получится; точно так же и у него не поднялась бы рука убить меня. Но мы оба сошлись во мнении, что это плохо: значит, мы слабаки и должны над собой работать. В идеале, как объяснил нам один из вожатых, нужно подготовить себя к тому, чтобы размозжить голову младенца о стену и ничего при этом не почувствовать. Чувства – злейшие враги рода человеческого. Их нам необходимо искоренить в первую очередь, чтобы усовершенствовать себя как нацию.

Изрядно вредили атмосфере наших лагерей бандиты, которые наседали со всех сторон, и чем больше мы себя уговаривали, что совсем их не боимся, тем сильнее терзал нас ужас. Нам досаждали «Пижоны-путешественники» из Эссена, «Навахо» из Кёльна, «Пираты Эдельвейса», «Пираты Киттельбаха» [30] – шайки наших сверстников, объявившие Гитлерюгенду войну не на жизнь, а на смерть. Эти нарушители спокойствия свободно шатались по рейху и проникали даже в милитаризованные зоны. Однажды мы совершали обычный тренировочный марш близ Вены – кажется, дело было в конце лета – и вдруг услышали, что в нашу песню влился хор чужих голосов. Я поднял повыше наше знамя, чтобы вновь прибывшие заметили свастику на трехполосном красно-бело-красном фоне, но в пределах видимости никого не оказалось… мы умолкли, и вскоре стало ясно, что слова нашей песни:

переиначили:

Они появились из-за пригорка. Все в клетчатых рубашках, темных шортах и белых носках – мне показалось, с виду довольно безобидные, но вскоре нас окружили превосходящие силы. Вблизи я безошибочно разглядел у каждого на воротнике металлический значок-эдельвейс, а также череп и кости. Это оказались «Пираты Эдельвейса». С ними были девчонки, которые с презрением взирали на наши мужские ряды. Одна, глядя в глаза нашему вожатому Петеру Брауну, теребила половые органы шедшего за ней парня.