Милосердные - Киран Миллвуд Харгрейв Страница 10

Они минуют последний утес на границе залива и внезапно выходят в открытое море. Ветер здесь крепче, волнение ощутимо сильнее. Кто-то из женщин испуганно вскрикивает, когда высокие волны начинают раскачивать лодку.

– Первая сеть. – Голос Кирстен по-прежнему тверд. Пока все остальные продолжают грести, Эдне с Марен разворачивают сеть, расправляют в четыре руки, словно готовятся застелить необъятную постель чистым бельем, и бросают сеть в море. Она ложится на волны, как тяжелое одеяло, и постепенно уходит под воду. Только один ее край держится на поверхности благодаря пробковым поплавкам. Теперь сеть тянется следом за лодкой на длинной веревке. Марен с Эдне переходят к другому борту и закидывают следующую.

– Бросайте якорь, – командует Кирстен.

Магда и Бритта, поднатужившись, переваливают через борт тяжеленный металлический якорь. Мужчины ушли бы еще дальше в море, где улов будет лучше, но женщинам страшно отплывать далеко от залива. Боль в руках Марен наливается тяжестью. Она возвращается на свое место и старается не смотреть на утесы, оставшиеся позади.

Теперь, когда брошены сети и лодка встала на якорь, среди женщин воцаряется почти что радостное настроение. Магда смеется, глядя на кружащих над ними птиц, и Марен тоже смеется, даже не понимая, что именно ее рассмешило. Они умолкают практически сразу, но никто не глядит на них с осуждением. Все улыбаются, делятся друг с другом едой. Облака разошлись, и, хотя Марен не чувствует солнечного тепла, ее нос все равно начинает краснеть. Она устала, но ей хорошо, и она даже ни разу не вспомнила о ките.

Спустя час или, может, чуть больше тень набегает на солнце, тучи затягивают все небо, на море вновь поднимаются волны. Все испуганно умолкают, но делать нечего: только ждать. Вдалеке виднеется Шпицберген, откуда, как говорила Кирстен, их будущий губернатор прогнал пиратов. Ближе к острову лед на море еще не сошел. Горизонт морозно искрится. Кажется, будто там край земли.

– Сети, – говорит Кирстен. – Пора.

Марен сразу становится ясно, что улов будет богатым. Тяжелая сеть оттягивает им руки, стертые до крови даже в рукавицах; ладони горят, но когда над зеленой водой поднимается плотный ком бьющихся рыбин, женщины не могут сдержать радостных криков, дерущих саднящее горло. Они тянут сильнее, быстрее и вываливают добычу на дно лодки.

Кроме трески и другой белой рыбы, годной для сушки, там есть и сельдь, плотная и серебристая, и три лосося, которые отчаянно бьются, пока Кирстен не хватает их одного за другим и не ударяет со всей силы о край борта лодки, дробя им черепа. Эдне зажмуривается, но Марен смотрит во все глаза и кричит вместе со всеми. Вторая сеть тоже полна больше чем наполовину: один-единственный морской окунь озадаченно трепыхается среди трески. Марен берет его чуть ли не нежно, крепко держит за хвост. С размаху бьет его головой о край борта, и звук удара отзывается дрожью в ее ноющем животе.

– Молодец, – говорит Кирстен, хлопнув Марен по плечу, и той на мгновение кажется, что сейчас Кирстен вымажет ей щеки кровью, как делают мужчины после удачной охоты.

Еще только начало смеркаться, и есть время, чтобы повторно забросить сети, но рыбачкам не хочется испытывать свою удачу. Они разворачивают лодку к дому, и теперь сидят лицом к открытому морю, что разлилось до самого горизонта, лишь вдалеке смутно виднеется остров Хорнёя с его высокими скалистыми берегами. Эдне шепчет молитву, а Марен закрывает глаза, полной грудью вдыхает соленый воздух и налегает на весло.

Обратный путь выходит чуть быстрее, женщины приноровились друг к другу и гребут в одном ритме. Никто не ждет их на пристани, никто не встречает. Кирстен первой выбирается на причал, чтобы привязать лодку. Марен смотрит на темную воду и думает, что кит мог все время быть где-то рядом, мог увязаться за ними до самого берега, и теперь он поднимется на поверхность, ударит мощным хвостом и разнесет лодку в щепки.

Странно, размышляет она: они пробыли в море всего полдня, но земля ощущается под ногами так чужеродно. Марен не понимает, как выдерживают матросы, когда им приходится сходить на берег. Зрители собираются только тогда, когда рыбачки перекладывают свой улов на причал. Торил вышагивает впереди. При виде сверкающей горы рыбы по толпе женщин, собравшихся у причала, проносится радостный гул, и Марен самой с трудом верится, что все это богатство они наловили сами.

– Слава Богу! – говорит Торил. – Господь дал нам пищу.

Но боль в руках Марен подсказывает, что это не Бог принес домой знатный улов.

Мама плетется, еле передвигая ноги, и тяжело опирается на руку Дийны, над плечом которой торчит голова малыша Эрика. Дийна хмурится, поджав губы. Она не любит оставаться наедине с мамой: в последнее время та стала рассеянной. Вечно путается под ногами, делает все не то и не так, штопает уже починенные носки, забывает закрывать крынки, и продукты в них портятся. Дийна предпочла бы пойти с другими женщинами в море, Марен в этом уверена.

Марен помогает сортировать рыбу, и сверх положенной доли Кирстен отдает ей морского окуня, которого она убила собственноручно. Марен хочется рассказать маме, но та отшатывается и от рыбины, и от нее.

– У тебя кровь на щеке, – говорит мама, отворачивается и идет к дому следом за Дийной.

Марен стоит в одиночестве и трет щеки руками.

Добравшись до дома, она разрешает Дийне помочь ей почистить и выпотрошить всю рыбу, кроме морского окуня. Этого окуня ей почему-то не хочется делить ни с кем. Она сама очищает его от чешуи, разрезает ему брюхо от раздробленной головы до хвоста, вынимает потроха. Кладет их на край деревянной доски и не дает Дийне их выбросить: они красные, синие, полупрозрачные. Марен бросает их в огонь и наблюдает, как они, сморщиваясь, превращаются в пепел.

В окуне много мелких костей. Марен вынимает их папиными щипцами из моржового клыка, а потом варит рыбу, хотя ее лучше бы закоптить. Но Марен хочется съесть ее сразу, пока свежая. Пока ее руки помнят, как эта рыбина билась в них еще живая.

Мама лежит на кровати, наблюдает за Марен, неодобрительно хмуря брови. Она не ест рыбу. В тот вечер она вообще ничего не станет есть. Она не спрашивает у Марен, каково было в море, не говорит, что она ею гордится. Она отворачиваетсчя к стене и притворяется, что спит.

В ту ночь Марен, как всегда, снится кит. У нее во рту привкус соли, руки ноют даже во сне. Но кит плывет, не выбрасывается на берег, и, хотя он весь черный, и у него пять плавников, ей вовсе не страшно. Она прикасается к нему ладонью, и он теплый, как кровь.

Следующие несколько месяцев отмечены странной пронзительной ясностью и вместе с тем как-то зыбко расплывчаты. Больше никто не заговаривает о том, стоит ли им ходить в море: они делают это раз в неделю, как по часам. К рыбачкам присоединилось еще больше женщин, и теперь им хватает людей на три лодки. Дело снова идет к зиме, в уголках неба уже сгущается темнота наподобие теней под стропилами высокой крыши.

Пастор Куртсон наблюдает за ними с узких ступеней церковного крыльца, по воскресеньям читает все более рьяные проповеди о добродетельном послушании церкви и ее служителям. Но хотя его пыл нарастает, Марен чувствует перемену среди женщин. Пробуждается что-то темное и первозданное, и Марен ощущает эту глубинную темноту и в себе тоже. Ей уже неинтересно, что говорит пастор, она целиком отдается работе: ловит рыбу, рубит дрова, готовит поля под посевы. В церкви ее мысли уносятся в море, точно лодка, не привязанная к причалу: она ощущает в руках тяжесть весел, по плечам разливается боль.