Интуицио - Лоран Гунель Страница 10

В конце концов мне пришлось согласиться. Я сидел за столиком в одиночестве, потягивая «Спритц» [6], пока вибрация мобильного телефона в очередной раз не заставила меня задрожать от дурного предчувствия, а затем и от отчаяния, когда я стал читать сообщение, очень похожее на предыдущее.

У меня не хватило смелости оставить ресторатора ни с чем, так что я поужинал один, в битком набитом зале, упиваясь своим горем и стыдом посреди счастливых, веселых и влюбленных людей. Радость других делает одиночество еще острее.

Тогда-то я и понял: надо уметь сказать «стоп»; нельзя позволять кому бы то ни было презирать тебя и играть твоими чувствами. Поэтому на следующий день я написал Кристен, дабы положить конец нашим отношениям…

Неожиданный звук бьющегося стекла заставил меня вздрогнуть, вернув в настоящее. Официант опрокинул полный поднос посуды; его коллеги со смехом зааплодировали. Я слушал их некоторое время, затем позволил телевизору, подвешенному на стене, завладеть моим вниманием, в надежде прогнать воспоминания о былом. Бесконечная информационная программа передавала обычный поток драм и скандалов, словно жизнь на планете сводилась исключительно к ним. Едва ли это могло рассеять мою меланхолию.

Вдруг я вспомнил об утреннем звонке двоюродной сестры. Мне до сих пор не давало покоя то, что я предугадал его. Это была она, интуиция? Но каким образом информация о ее звонке из самой Индии могла пересечь океан, чтобы добраться до моего мозга за доли секунды? Это было просто-напросто невозможно, противоречило всему, чему меня учили в школе, всему, что ученые сообщили нам об устройстве мира…

Но как тогда объяснить это совпадение? Случайность в качестве аргумента меня не удовлетворяла. Возможность того, что я по какой-то причине в первый раз за несколько месяцев подумал о Деборе именно в тот самый миг, когда она набирала мой номер, была такой слабой, что эта версия никуда не годилась.

Мне вспомнились слова Анны Сондерс, женщины из Форт-Мида: «…Предчувствие не только существует на самом деле, но мы еще и разработали методику, которая позволяет получить к нему доступ в любое время». Я сделал глоток кофе и глубоко вздохнул.

А что, если это правда?

В зале кофейни сидело всего несколько посетителей: семья с парочкой детей, словно приклеенных к экранам планшетов, молодая женщина, с сосредоточенным видом уткнувшаяся в свой ноутбук, и старый латиноамериканец, который читал газету, пережевывая маффин. Время от времени на его губах появлялась легкая улыбка как реакция на прочитанное.

Я снова подумал о том жизнерадостном пожилом мужчине, который помог мне поменять колесо. Я решил, что его сделала счастливым простая возможность оказаться полезным хотя бы кому-то.

На телеэкране появилась бегущая строка, сообщавшая о плохих новостях. Но очевидно, этого было недостаточно для того, чтобы обеспечить нам нашу ежедневную дозу негативных эмоций, потому что, закольцевавшись, новости снова перешли к изображениям недавно рухнувших зданий в Балтиморе и Чикаго. Горы непроходимых обломков, в которых копошились пожарные. Тревожные мигалки повсюду. Полиция, удерживающая толпу любопытных на расстоянии за черно-белой сигнальной лентой.

И вдруг на экране вслед за субтитрами «Любительское видео – эксклюзив» возникло изображение, немного размытое, с дрожащей картинкой. Я увидел чикагскую башню в огне, людей, с криками бежавших прочь. Камеру сильно трясло: скорее всего, человек, у которого она была в руках, находился среди бежавших, возможно, пятился. Стекла взорвались под воздействием пламени, выбросив осколки в пустоту. Затем в одно мгновение башня сложилась под собственным весом, исчезнув с горизонта почти естественным движением. В следующий момент перед зрителями на экране предстал взрыв коричневой пыли – и наступила полная темнота.

Затем на экране появился журналист с микрофоном в руке, стоявший у горы обломков.

Я отвел взгляд.

Все, кто сидел в кофейне, не сводили глаз с экрана, лица были искажены. У меня самого сжалось горло.

Я глотнул еще кофе, но он вдруг показался мне горьким. Поставив чашку на стойку, я вышел на улицу.

Я поехал домой, размышляя о своем отказе сотрудничать с ФБР. Безусловно, я думал только о собственных интересах. О своей ничтожной спокойной жизни. О карьере. О телепередаче. О том, чтобы купить подходящие шмотки.

Когда слишком много думаешь о себе, заканчиваешь жизнь в одиночестве.

Когда слишком печешься о своих интересах, получаешь только разочарования.

Форт-Мид, три часа спустя

Гленн Джексон и Роберт Коллинз встретили меня у трапа вертолета. Те же мятые костюмы, что накануне, будто они совсем не спали или легли одетыми. Несвежая рубашка Коллинза, кое-как заправленная в брюки, почти вываливалась наружу, как и его брюхо, вид у него был хмурый. Джексон выглядел приветливее, но быстро стушевался рядом со своим коллегой, который недовольно глядел на меня из-под насупленных бровей. Он злился за то, что они потеряли двадцать четыре часа? Или за то, что я вернулся?

Я позвонил Джексону, выйдя из кофейни, и тот мгновенно организовал мой перелет в Форт-Мид. Также я позвонил в контору по медиатренингам, чтобы перенести свой визит.

– Приду, как только разберусь с расписанием, – сообщил им я.

Агенты быстрым шагом проводили меня к небольшому зданию среди деревьев. Коллинз шел впереди, а Джексон – позади меня, замыкающим. Мы прошли через ту же комнату, где собирались накануне, и перед нами предстал длинный узкий и темный коридор. Когда дверь за нами закрылась с глухим звуком, мы оказались в душном полумраке, едва разбавленном сине-зеленым светом диодных ламп на потолке. Настоящий кошмар для страдающего клаустрофобией.

Когда мы остановились в конце коридора перед очередной дверью, Коллинз нажал на кнопку и подождал. В тишине стало слышно, как часто и с присвистом он дышит. Я почувствовал исходивший от него застарелый запах табачного дыма. На миниатюрном экране загорелась надпись «Входите», послышался резкий щелчок электрического замка, и дверь открылась. За ней обнаружилась небольшая комната, где ввиду полного отсутствия окон было ненамного светлее; комната была напичкана электронным оборудованием, кабелями, клавиатурами и усилителями и очень походила на студии звукооператоров тех немногих радиостанций, которые я посетил в свое время по приглашению на интервью. Одна из перегородок, полностью застекленная, граничила с другой комнатой, побольше, и тоже без окон. В нее мы и вошли.

Там стояла Анна Сондерс, руки за спиной, как на одном из портретов Наполеона. Она быстро улыбнулась мне в знак приветствия.

Мы расселись вокруг маленького круглого стола. Декор комнаты был весьма лаконичным: серое ковровое покрытие, стены и потолок полностью покрыты квадратными плитами звукоизоляции. Плотно законопаченная, звуконепроницаемая и лишенная видимого выхода наружу, комната была отрезана от всего мира.