В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - Лори Фрэнкел Страница 10

— В какой?

— Что — «в какой»?

— В какой истории? В истории о Грюмвальде? Или в истории, выходящей из этого рыцарского доспеха?

— В обеих.

— Много. Много всего случилось дальше. В обеих.

— Расскажи! Расскажи!

Пенн подумал про себя, что с его стороны было мудро нарожать себе целый греческий хор для слушания сказок.

— Завтра. Дальше будет завтра. А сегодня пора спать.

Окончательное укладывание заняло еще сорок пять минут, а потом Пенн соскреб зубную пасту с потолка ванной на первом этаже, собрал целую корзину разбросанных одежек с пола в коридоре и нечаянно наступил на замок динозавров в джунглях из набора LEGO, за что, как он знал, утром придется дорого заплатить. В целом успешное укладывание достижение не хуже других — завершения особенно трудной главы или составления налоговой декларации. Пусть это не диагностика легочной эмболии, но не так уж бледно выглядит на ее фоне — и к тому же делает возможным диагностику легочной эмболии. К сожалению, за этим достижением не могли следовать работа, уборка, мытье посуды, упаковывание ланч-боксов на завтра, физические упражнения или любое другое дело, которое надо было сделать. После укладывания можно было только смотреть телевизор. Или чего-нибудь выпивать. В ночь становления Клода — результатам которого, разумеется, предстояло еще больше затруднить укладывание, — Пенн подумал, что сочетание одного с другим выглядит наиболее заманчиво, и решил попробовать, но уснул на диване раньше, чем успел сколько-нибудь далеко продвинуться и в том, и в другом.

Первым словом Клода, когда ему было всего девять месяцев, одна неделя и три дня, стала «колбаса». Ошибиться было невозможно. Может, воркующие «ма», «па» и «ба» тоже были словами, а может, и нет; может, когда он сидел в ванночке, плюхая ладошками по воде и бубня «ва-ва-ва», он разговаривал, а может, это было просто совпадение; но «колбаса» мальчик произнес четко, как диктор «Пан-Америкэн». «Когда Клод начал говорить?» — это был один из множества вопросов во множестве анкет, один из тех разрозненных фактов, которые профессиональные медики засчитывали как признаки. Врачи всегда смотрели на Рози со снисходительной усмешкой, когда она добиралась до момента «заговорил-в-девять-месяцев». И тогда она была вынуждена снова вести этот разговор.

— Малыши действительно начинают лепетать месяцев в шесть или даже раньше, мамочка, — говорили врачи. Лишь немногие называли Пенна папочкой, но она всегда была мамочкой. Должно быть, этому учат в ординатуре, если идешь в педиатры, но никто за все годы ее учебы ни разу не говорил, что она должна называть мать пациента мамочкой. Если бы кто-то это сделал, она объяснила бы, что подтекст данного обращения следующий: «ты знаешь о своем ребенке меньше, чем я, ибо я дипломированный специалист, а еще потому что ты, как любая женщина, немного истеричка», — и он оскорбителен, неверен и попросту позорен для врача.

Они всегда продолжали так:

— Лепет — важный первый шаг, безусловно, но это не то, что мы имеем в виду под понятием «речь». «Ма» и «па» не считаются.

— Колбаса, — отвечала Рози.

— Нет же, боюсь, это все же не так, — качали головами доктора.

В лингвистически формирующие недели жизни Клода мясо было источником великого раздора в семействе. Ригель отказывался есть что бы то ни было, кроме колбасных изделий. Он требовал колбасу на завтрак и обед, ростбиф на ужин и десерт, салями на перекус. Он приходил домой из детского сада с рисунками, на которых сияли радуги из солонины. Все его грузовички и космические корабли доставляли ветчину. Чтобы сбалансировать перекос, Орион не ел ничего, кроме моркови и продуктов в форме моркови, и хотя родители радовались наличию доступных вариантов продуктов в виде вегетарианских хот-догов и батончиков гранолы с заостренными кончиками, новый порядок был нежизнеспособен. Его плюс, объяснял Пенн врачам, заключался в том, что девятимесячный малыш говорит слово «колбаса», и это замечательно, но иногда даже замечательное терялось в пылу сражений. Позиция Рози состояла в основном в следующем: нормальное состояние детей и близко не похоже на нормальность. Из-за чего труднее распознать отклонения, когда они случаются.

Клод произнес слово «колбаса» в девять месяцев, заговорил полными предложениями еще до первого дня рождения.

— У него есть старший брат? — спрашивали врачи.

— О да! — кивал Пенн.

И этим ответом те, похоже, удовлетворялись.

Однако Клод был вундеркиндом и в других вещах. Он пополз в шесть месяцев. В девять пошел. В тот год, когда ему исполнилось три, сочинил и проиллюстрировал детективную историю, в которой щенок и панда, став напарниками, раскрывали преступления. Приготовил именинный торт — трехъярусный, а не какой-нибудь — для Ригеля и Ориона — без посторонней помощи, не считая момента включения духовки. Говорил, что, когда вырастет, хочет быть поваром. Еще говорил, что, когда вырастет, хочет быть кошкой. Поваром, кошкой, ветеринаром, динозавром, поездом, фермером, магнитофоном, ученым, рожком мороженого, бейсболистом или, может быть, изобретателем нового продукта, который будет иметь вкус шоколадного мороженого, но останется питательным настолько, чтобы мама одобрила это блюдо для завтрака. Когда вырастет, говорил он, хочет быть девочкой.

— Ладно, — ответил на это Пенн в первый раз, как приходилось отвечать на все остальное, включая рожок мороженого. — Отличная идея.

Рози сказала:

— Когда вырастешь, сможешь стать кем захочешь, малыш. Кем угодно.

Она, разумеется, намеревалась его подбодрить. Эти слова задумывались как заверение, что она верит в своего маленького сына, что его будущее безгранично, потому что он умный, талантливый, вдумчивый и трудолюбивый; что он, короче говоря, сможет заниматься всем, чем только захочет. По ее прикидкам, к тому времени, как он к этому будущему придет, ему перехочется быть кошкой, или поездом, или рожком мороженого, так что неспособность достичь этих целей уже не будет его расстраивать. Вот что она имела в виду.

Каким бы замечательным Клод ни был, ему, однако, было всего три года.

— Мама?

— Да, золотко?

— Когда я вырасту и стану девочкой, я начну все с начала?

— Начнешь с начала — что?

— Начну с того, что стану младенцем.

— Что ты имеешь в виду, золотко?

— Мне придется начинать быть девочкой с самого начала и снова расти? Или я буду девочкой того же возраста, какого буду я, когда вырасту и смогу стать девочкой?

— Что-то я не поняла, — призналась Рози.

— Я хочу быть маленькой девочкой, когда вырасту, но, когда я вырасту, я больше не буду маленьким.

— А-а-а, понимаю, — но она не понимала. — Я думаю, ты вряд ли захочешь быть маленькой девочкой, когда вырастешь. И не думаю, что захочешь быть поездом, или кошкой, или рожком мороженого.