Ключ Сары - Татьяна де Ронэ Страница 10

Чувствуя ее нерешительность, он взял ее за руку.

— Пойдем со мной, — настойчиво сказал он.

— Не знаю, — пробормотала она.

Он отступил от нее на шаг.

— А я все решил. Я ухожу. Прощай.

Она смотрела, как он пробирается к выходу. Полицейские как раз открыли ворота, чтобы впустить новую группу людей: стариков на носилках, в креслах-каталках, бесконечную череду хнычущих детей, заплаканных женщин. Она смотрела, как ловко Леон пробирается сквозь толпу, выжидая подходящую минуту.

В какой-то момент полицейский ухватил его за воротник и отшвырнул назад. Быстрый и ловкий, мальчик вскочил на ноги и снова начал пробираться к воротам, подобно пловцу, искусно и умело сражающемуся с сильным течением. Девочка следила за ним как завороженная.

Несколько женщин яростно атаковала полицейских у входа, требуя воды для детей. На мгновение стражи порядка явно растерялись, не зная, что предпринять. Девочка видела, как в поднявшейся суматохе мальчуган легко проскользнул в ворота, быстрый, как молния. Секунда, и он исчез.

Она вернулась к родителям. На город медленно опускалась ночь, и девочка ощутила, что в ней, как и в тысячах других людей, запертых здесь, поднимается безысходное отчаяние. Это было неподдающееся описанию отчаяние, жуткое, страшное, с которым невозможно было совладать, и ее охватила паника.

Девочка попыталась закрыть глаза, нос, уши, отгородиться от запаха, пыли, жары, от стонов и криков боли, от зрелища плачущих взрослых, хнычущих детей, но у нее ничего не получалось.

Она могла только беспомощно смотреть, не в силах сделать хоть что-то. Откуда-то сверху, из-под самого купола, где люди сидели небольшими кучками, донесся шум. Девочка услышала душераздирающий крик, потом увидела, как через балюстраду перевалилась куча трепыхающейся одежды, и до нее донесся глухой удар. Толпа дружно ахнула.

— Папа, что это было? — спросила она.

Отец попытался заставить ее отвести глаза в сторону.

— Ничего, хорошая моя, ничего особенного. Это просто узел с одеждой, он упал сверху.

Но девочка видела, что произошло, и поняла все. Молодая женщина, ровесница ее матери, и маленький ребенок. Женщина спрыгнула, прижав к себе ребенка, с самой высокой точки балюстрады.

Со своего места девочка видела изломанное тело женщины и окровавленную головку ребенка, лопнувшую подобно перезрелому помидору.

Девочка опустила голову и заплакала.

Когда я была маленькой и жила в доме под номером 49 по улице Гислоп-роуд в Бруклине, штат Массачусетс, мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь я перееду во Францию и выйду замуж за парижанина. Я считала, что останусь в Штатах навсегда. В одиннадцать я без памяти влюбилась в Эвана Фроста, соседского парнишку. Он был веснушчатым подростком с кривыми зубами, словно сошедшим с картин Нормана Рокуэлла, [11]чья собака Черныш обожала играть на замечательных цветочных клумбах моего отца.

Мой отец, Шон Джермонд, преподавал в Массачусетском технологическом институте. [12]Он казался воплощением «чокнутого профессора» со своей взлохмаченной шевелюрой и совиными очками. Но при этом папа был очень популярен, и студенты любили его. Моя мать, Хитер Картер Джермонд, была в прошлом чемпионкой по теннису, родом из Майами, этакая спортивная, загорелая дамочка, которая, казалось, никогда не постареет. Она помешалась на йоге и здоровом питании.

По воскресеньям отец и наш сосед, мистер Фрост, устраивали дикие перебранки через забор из-за того, что Черныш затоптал превосходные отцовские тюльпаны, а мать пекла на кухне кексы с медом и отрубями и вздыхала. Она старалась всячески избегать конфликтов. Не обращая внимания на этот бедлам, моя сестрица Чарла смотрела сериалы «Остров Гиллигана» или «Гонщик» в гостиной, погонными метрами поглощая красные лакричные палочки. А наверху мы с моей подругой Кэти Лейси подглядывали из-за занавесок за великолепным Эваном Фростом, который резвился вместе с угольно-черным лабрадором, вызывавшим припадки эпилептического буйства у моего отца.

У меня было счастливое и благополучное детство. Никаких потрясений, никаких сцен или коллизий. Я ходила в школу Ранкля на нашей же улице. Спокойные обеды в Дни Благодарения. Веселые и уютные празднества на Рождество. Долгие и ленивые летние каникулы в Наханте. Спокойные недели складывались в безмятежные месяцы. Единственный раз я перепугалась до смерти, когда в пятом классе моя учительница, вечно встрепанная мисс Себольд, прочла нам вслух «Сердце-обличитель» Эдгара Алана По. Благодаря ей несколько лет подряд мне снились по ночам кошмары.

И только став подростком, я ощутила первые внутренние позывы посетить Францию. Эта страна манила меня неким тайным и даже таинственным очарованием и притягательностью, которые становились сильнее с каждым прожитым годом. Почему именно Франция? Почему именно Париж? Французский язык всегда привлекал меня. Я считала его более мягким и чувственным по сравнению с немецким, испанским или итальянским. Помнится, у меня здорово получалось подражать голоску французского скунса, Пепе ле Пью, из «Песенок с приветом». [13]Но в глубине души я сознавала, что крепнущее у меня стремление непременно побывать в Париже не имеет ничего общего с бытующими в Америке клише о поисках романтики, смысла жизни и сексуальной свободы. Все было намного сложнее.

Когда я впервые открыла для себя Париж, то была поражена контрастами, таившимися в этом городе. Дешевые и грубые кварталы привлекали меня так же, как и его величественные и роскошные округа. Я обожала его парадоксы, его секреты, его сюрпризы. Мне понадобилось двадцать пять лет, чтобы стать здесь своей, но я добилась цели. Я научилась мириться с нетерпеливыми официантками и грубыми водителями такси. Я научилась ездить по кольцу на Place de l'Étoile, [14]не обращая внимания на оскорбления, которыми осыпали меня взбешенные водители автобусов и — что было намного удивительнее — элегантные, выхоленные блондинки в сверкающих черных машинах. Я научилась приручать наглых консьержек, высокомерных продавщиц, усталых телефонисток и напыщенных докторов. Я узнала и поняла, что парижане считают себя выше и лучше всех остальных обитателей земного шара, не исключая своих соотечественников, от Ниццы до Нанси, испытывая особенную неприязнь к жителям пригородов Города Света. [15]Я узнала, что вся остальная Франция величает парижан «собакоголовыми» (Parisien Tête de Chien), и платит им редкой неприязнью. Никто не любил Париж сильнее урожденного, истого парижанина. Никто другой и вполовину не так нахален, заносчив, самоуверен и так неотразим. Иногда я задумывалась над тем, за что так сильно люблю Париж? Может быть, за то, что он так и не принял меня. Он все время был со мной близок, я ощущала ритм его жизни и его дыхание, но он всегда заставлял меня помнить свое место. Американка. Для него я навсегда останусь американкой. L'Américaine.