Даниэль Штайн, переводчик - Людмила Улицкая Страница 10

В общем, я стою и жду парохода. Встречающих не так много, в те времена евреи уже на самолёте прилетали. Редко кто морем.

Пароход подплыл — из Неаполя. А я уже вижу, что среди встречающих один стоит в сутане, — я сразу догадался, что это брата встречают. Наконец мостик кинули, и пошёл народ — туристы, конечно. Я его все не вижу. Потом появляется — брат мой! В сутане. С крестом. Я ведь ничего другого не ждал, я ведь уже тринадцать лет знал, что он монах. Но все равно — не верю. Брат меня не сразу заметил. Ищет в толпе встречающих — к нему идёт уже тот монах. Тут я бегом — к брату, чтобы опередить. Он подошёл к этому, что его встречал, что-то они там поговорили, и, вижу, брат ко мне оборачивается.

— Я у тебя на эту ночь останусь переночевать, а утром поеду в монастырь… — говорит. Обнялись мы — о, кровь моя! Запах родной, все тот же запах человека. Он с бородкой — таким я его не видел! Ему девятнадцать лет было, когда мы расстались, а тут — взрослый мужчина. И ещё мне показалось, что он такой красивый стал. Ну что ты смеёшься, Эва? Я, конечно, заплакал. Думаю, хорошо, что жену не взял. Дурак, я думаю, какой я дурак! Пусть будет хоть священник, хоть черт — чего я к нему цепляюсь? Главное, живы остались!

Мы сели в машину и поехали. Он читает все указатели, и каждый раз стонет. Доехали до развилки, там одна стрелка на Акко, а другая на Мегидо. Он мне говорит: — Боже, куда я попал? До Армагеддона — 35 километров. Ты понимаешь? — Я отвечаю: — Дитер, я очень даже хорошо понимаю, там живёт Милкина подруга, мы туда в гости ездим.

А он смеётся: — Мегидо! Ни на одном языке мира это ничего не значит. Только на иврите! Он мне говорит: поехали туда! Но тут уж я пришёл в себя, стал возражать: нет, говорю, тебя вся семья дома ждёт, Милка уже два дня из кухни не выходит. Он вдруг замер, говорит: — Ты не понимаешь, что ты сейчас сказал… Ты сказал, что меня семья ждёт… Я никогда не думал, что у меня может быть семья.

Я говорю: а кто же мы тебе? Другой-то семьи у тебя нет, ты же этого хотел.

Он смеётся, говорит: ладно, ладно, посмотрим, что там за семья. Я в тот раз никуда не повёз его — прямо домой. Мы тогда жили, Эва, не в том доме, где мы сейчас сидим. У нас на этом же участке стоял маленький домик, без всяких удобств. Он и сейчас сохранился в виде подсобного помещения, прямо за этим домом стоит. Все наши дети в нём росли. В пятидесятые годы у нашего кооператива дела не очень хорошо шли, это с начала шестидесятых всё пошло полным ходом. У нас был один из лучших кооперативов во всём Израиле, да…

Приехали мы с Даниэлем домой. Милка с детьми высыпали, и наша девочка несёт ему цветы. В июле — какие цветы? Все давно сгорело. Шлома, сосед, утром поехал за восемнадцать километров. Там цветочное хозяйство. Привёз тюльпаны, это наш цветок. Что ты думаешь, в Библии царь Давид про другие цветы пел свою песню? А девочки мои его облепили, я вижу, все в порядке. Ну, крест на нём висит, странно, конечно, но я могу перетерпеть. Нам в «Акиве» давали понятие о веротерпимости. Я здесь с арабами сколько лет уже живу, тоже христиане. Ты знаешь, среди здешних арабов больше христиан, чем мусульман. Это сейчас стали отношения напряжённые, а раньше у нас рабочих было много арабов, один мальчик Али у нас в семье жил, постарше наших детей. Ну, теперь он отсюда уехал… Вот, Эва, он вошёл в дом со словом «Шалом». Подошёл к столу — говорит благословение на иврите. Не крестится, ничего такого… А у меня только одна мысль — не заплакать. Милка внесла супницу с кухни — и тут Даниэль сам заплакал. Тогда и я заплакал. Раз старший плачет, значит, я тоже могу… Вижу: он совсем не изменился. Потом время прошло, могу сказать: да, он совсем не изменился.

Я, понимаешь, атеист. Меня никогда религия не интересовала, и бог не интересовал! И все эти разговоры — есть бог, нет бога. У одних есть доказательства того, что бог есть, у других — что нет. А по мне, шесть миллионов закопанных в землю евреев самое главное доказательство, что нет никакого бога. Ну, допустим, это личное дело каждого, что он думает о боге. Но мой брат, если уж ему так нужен был бог, почему он выбрал христианского? И вообще, сколько их, богов, — один, два, четыре? Если уж выбирать, еврею логично выбирать еврейского бога. Но, честно скажу, если вспомнить, что тогда было — чем бог от дьявола отличается?

Брат мой был такой человек, такой человек! Праведник он был. Между прочим, он вначале ходил в этом облачении, а потом снял, ходил как все люди. Очень любил после меня одежду донашивать. Он новую одежду не любил. Новое ему подаришь, он кому-то передаривает вечно. Вот, смотри, наша последняя фотография. За год до его смерти. Старшая дочка здесь была, сняла. Нет, это я, а это он. Похожи, конечно, но разница есть. И больша-ая разница. Садись, пожалуйста, сейчас Милка штрудель принесёт.

Эва

А как у ваших детей складывались отношения с таким странным дядей?

Авигдор

Какие отношения? Они его обожали, он с ними играл — то был лошадкой, то слоном, то собакой. У нас их было четверо, работа, забота, сама понимаешь, мы с ними не особенно играли, а Даниэль приезжал — такой праздник. Когда что-нибудь важное у них происходило, они бежали к нему, Милка даже немного обижалась.

Милка

Ничего подобного. Я не обижалась! Когда была эта история с Алоном, я даже была ему благодарна.

Эва

А какая история?

Авигдор

Милка, принеси те письма, я хочу их показать Эве. Алон, наш младший. Он всегда был с характером — в шестнадцать лет решил съехать от нас к сестре. Мы его еле вернули. А потом поступил учиться в такое место, что теперь мы его почти не видим. Четыре года уже не видели. Не знаем, где живёт, что делает. Знаем только то, что за границей. И что живой. И если погибнет, наше министерство нам сообщит. Вот, читай, читай прямо сейчас. Я тебе их с собой не дам.

Даниэль — Алону

Поздравляю тебя, дорогой Алон! Тебе шестнадцать лет, и ты совершил свой первый взрослый поступок, ушёл из дому к сестре. Это делают все люди рано или поздно — уходят от родителей. Но ты это сделал особенным образом — не потому, что женился и решил завести свою семью и не потому, что уехал на учёбу или на работу. Ты уехал, потому, что родители тебя не понимают, и вообще все их понятия тебе не по душе. В какое положение ты поставил сестру? Она тебя любит, конечно, приютит тебя, но ведь ей перед родителями неловко! Вроде получается, что она тебя одобряет!

Знаешь, ты прав — трудно жить в семье без понимания. Но дело в том, дорогой мой Алон, что ведь это процесс взаимный, они не понимают тебя, а ты не понимаешь их. Вообще в нашем мире с пониманием большие проблемы: по большому счёту, никто никого не понимает. Я бы даже сказал, что человек очень часто не понимает сам себя: скажи, к примеру, вот зачем ты сказал своей матери, что она в состоянии понять только кур со своей фермы? Зачем ты сказал отцу, что его понимание жизни на механическом уровне — ограничивается знанием устройства карбюратора и коробки передач? Это надо было такую глупость сказать! Милка понимает своих кур! Милка чувствует, что им надо! Когда была эпизоотия и вымерли все куры в округе, у неё все птицы остались живы! Веками считалось, что только колдовство может защитить животных от таких поветрий, а твоя мать — одним пониманием — сохранила пять тысяч своих птиц! Да такое понимание, как у Милки, — редкий дар!