Бог, страх и свобода - Денис Драгунский Страница 10

Крестьян освободили без земли, российский царь-реформатор был убит, реформы свернуты. Но главное — было громко и внятно сказано слово «свобода». Отсчитывая от нашего времени вглубь истории — свобода от власти КПСС, от угрозы нацистского варварства, от абсолютной власти царя, от рабства, постыдного в просвещенном XIX веке.

Такое же слово «свобода» было сказано опять же за сорок лет до того —14 декабря 1825 года, когда господа офицеры вознамерились ввести в России конституцию, а самые горячие головы — республику.

Показательно, кстати, что примерно в это же время Россия вместе с европейскими державами оказывала давление на Османскую империю, чтобы та предоставила свободу Греции, Сербии, Молдавии и Валахии. Свобода на экспорт: своих декабристов повесим, но свободы для греков и сербов добьемся.

Да, но отчего господа офицеры так разгорячились и вышли на Сенатскую площадь? От того, что сорок лет назад, в 1785 году, императрица Екатерина II издала «Жалованную грамоту дворянству». (Получите первое в России непоротое поколение! Они-то и вышли на Сенатскую площадь.) А также — чрезвычайно важную «Грамоту на права и выгоды городам Российской империи». Не надо модернизировать историю и приписывать матушке Екатерине современные идеи, но не надо и забывать, что местное самоуправление является неотъемлемой частью демократического общественного устройства. А в XX веке стало понятно, что право на местное самоуправление относится к фундаментальным правам человека, ни больше ни меньше.

Вот такие сорокалетние циклы на пути демократии и свободы. Высокие слова (законы, декларации, восторги и надежды), попытки воплотить их в реальность, разочарования, откаты, провалы, реакция, стыд, отчаяние… И снова устремленность в царство надежд.

Сорок лет — это больше, чем поколение. Но меньше, чем жизнь. Сорок лет — это тот человеческий срок, за который надежды успевают появиться, созреть, рухнуть в полную безысходность и воскреснуть снова.

Пятнадцатилетний юноша, сын воина-победителя, должен был всей душой поверить в коммунизм версии 1961 года, двадцатидвухлетним — изумиться подавлению «пражской весны», обозлиться в застойные времена, которые как назло пришлись на его лучшие годы. В возрасте тридцати пяти лет он должен был тешиться анекдотами вроде «взамен ранее объявленного коммунизма состоятся Олимпийские игры». А еще через пять лет он снова поверил в свободу и демократию.

И похоже, опять разочаровался до ненависти к этим прекрасным словам. Ему шестьдесят пять лет. Советские радости в виде больниц, санаториев и улучшения жилищных условий кончились. Пенсия маленькая. Квартплата меж тем растет.

Но подрастают те, кто родился в восьмидесятых.

Что будет в 2025 году? Кто доживет — узнает. А мы будем надеяться, что свобода в очередной раз не соскочит с зарубки.

Все время идут разговоры о том, что многое у нас плохо, и надо бы сделать так, чтоб стало хорошо. Вот, например, коррупция. Все о ней говорят. Приводят какие-то поражающие воображение цифры. Верней сказать, цифры настолько велики, что воображение слабо реагирует. Десятки, а то и сотни миллиардов, что-то вроде световых лет из научно-фантастических романов. Так много, что уже по ту сторону реальности. Такой у нас в стране коррупционный оборот: нереально могучий.

Но коррупция — это не только взятки, откаты, распилы и прочие финансовые операции. Это должностная безответственность, некомпетентость, неумение и нежелание работать. Это злоупотребление правом. Это отказ даже от видимости права и использование прямого насилия вместо законных (или пускай хоть «как бы законных») методов давления на конкурентов. Это кумовство, землячество, клановость в бизнесе, политике и даже культуре. Это романтизация криминала. Это, наконец, доведенное до абсурда хамство сильных и богатых. Когда денежный мешок нанимает себе милицейскую охрану и в сопровождении автоматчиков гуляет по мирному городу или мчится кортежем, с сиренами-мигалками — это тоже коррупция.

Потому что коррупция, в переводе с латыни, означает «растление». Ох уж это обаяние красивых иностранных слов! Сказать бы прямо: основную опасность для общества представляет собою растление госаппарата, правоохранительных органов и бизнеса. Ужас какой. А поставишь слово «коррупция» — и все пристойно. Коррупция, инфляция, плавная девальвация…

Простите, я слегка отвлекся. Итак.

Но пугающими цифрами и шокирующими фактами дело не заканчивается. Ситуация на самом деле еще хуже.

Коррупция во всех своих видах — это плохо. Надо сделать так, чтобы этого безобразия не было. С этим согласны все — и власть, и общество. Власть издает законы, обращается к разным своим ветвям. Ветви шумят листвою. Народ обсуждает и скандальные факты, и усилия власти. Но вот что интересно. Если этот общенациональный разговор о коррупции представить себе в виде музыкального произведения, то в нем явственно прослеживаются две темы. Первая — всеобщее возмущение. Тема гнева, как написали бы в консерваторской программке, во вкладыше, где объясняют, что хотел выразить Бетховен. Вторая тема — полная безнадежность. Тема судьбы. У нас все равно ничего не получится. Не выйдет у нас справиться с коррупцией. «Все равно, все равно, все равно…» — гудят басы, создавая фаталистический фон для обличительных мелодий. Но почему люди убеждены, что зло непобедимо?

Ответов много, и все правильные.

Одни адресуются к опыту, как собственному, так и национальному, он же исторический. Уж сколько раз российская власть пыталась оседлать коррупцию, и все напрасно. Еще в середине XIX века провинциальные чиновники в декларациях об имуществе нагло писали: «Имение приобретено на подарки, полученные женою в молодости от графа Бенкендорфа». И петербургское начальство утиралось. В газете «Правда» к печати была подготовлена статья с отчаянным заголовком «Блат сильнее Сталина». Ее не напечатали — но не потому, что блатмейстеров посадили, а потому, что Сталин помер. Не говоря уже о временах более близких, которые у нас если не перед глазами, то в памяти.

Другие полагают, что все дело в огромности и разнообразии России. Размеры и пестрота нашего пространства порождают некоторую, как бы это выразиться, естественную институциональную путаницу. Избавиться от нее нельзя, как нельзя укоротить пресловутое «транспортное плечо» от Смоленска до Владивостока. Николай I говорил, что Россией управляет не он, а 25 000 столоначальников. Всесильный серый кардинал КПСС тов. Суслов Михаил Андреевич страшно гневался, когда к нему обращались лично, через голову его верного аппарата. Хотя признавал, что аппаратчики делают массу глупостей. Но, по мнению означенного серого кардинала, ущерб от аппаратных глупостей значительно меньше, чем затраты на перевоспитание аппарата и контроль над ним.

Третьи считают, что коррупция непобедима потому, что в нее включено все общество или по крайней мере вся его социально активная часть. Мысль, конечно, соблазнительная в силу своей тотальности (дважды два — четыре; всякий человек — подлец и вор). Но тезис «все повязаны» не выдерживает проверку здравым смыслом. Вот в советское время говорили — КГБ подслушивает все телефоны. Все, понимаете? До одного! Но тогда вопрос: сколько же надо сотрудников, чтобы всех подслушивать? Но ведь этих подслушивающих надо подслушивать с особым тщанием — ведь они знают столько секретов! И кто это будет делать? И так далее. Возвращаясь к теме, спрошу: если все повязаны, где моя доля в коррупционном обороте? Я образован, социально активен, а что толку?