Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти - Ирвин Д. Ялом Страница 10

История Элис получила неожиданную развязку. Когда подошло время переезжать в дом престарелых, я боялся, что женщина может впасть в глубокое, безнадежное отчаяние. Однако через два дня после переезда Элис вошла в мой кабинет легкой, чуть ли не игривой походкой, и то, что она сообщила, глубоко поразило меня.

— Я счастлива! — вот что она сказала.

За все годы нашей работы я не припомню ни одного сеанса, который начался бы так. Чем же вызвана ее эйфория? (Я всегда учил своих студентов тому, что выяснение факторов, которые улучшают самочувствие пациентов, настолько же важно, как и понимание усугубляющих факторов.)

Источник счастья Элис находился в далеком прошлом. Она выросла в приюте, всегда делила комнату с другими детьми, рано вышла замуж и переехала к мужу. Всю свою жизнь она мечтала об отдельной комнате. В ранней юности ее поразила книга Вирджинии Вульф «Собственная комната». И вот, наконец, в возрасте 80 лету нее появилась своя комната в доме престарелых, что делало ее счастливой.

Но дело было не только в этом. Элис почувствовала, что ей дается возможность заново прожить определенную часть жизни — побыть одной, самой по себе, без кого-либо еще, и на этот раз суметь воспринять это правильно. Наконец она могла позволить себе быть свободной и ни от кого не зависеть. Только люди, глубоко привязанные к ней и досконально знакомые и с ее прошлым, и со всем ее бессознательным, способны правильно понять такой исход, при котором личное-бессознательное-историческое оказывается сильнее экзистенциальных вызовов.

В благополучии Элис сыграл роль и другой фактор: чувство освобождения. Избавление от мебели обернулось для нее не только потерей, но и облегчением. Ее многочисленные вещи представляли ценность, но были отягощены грузом воспоминаний. Избавление от них было сродни выходу из кокона: освобожденная от призраков и руин прошлого, Элис обрела новое пространство, новую кожу, новое начало. Новую жизнь — в возрасте 80 лет.

49-летняя Джулия, психолог из Англии, ныне живущая в Массачусетсе, попросила меня провести с ней несколько сеансов во время ее двухнедельного визита в Калифорнию. Она хотела разобраться с проблемой, которая не была решена в ходе предыдущего лечения.

За два года, прошедшие со смерти ее близкого друга, Джулия не только не смогла оправиться от потери, но и начала обнаруживать ряд симптомов, серьезно отражавшихся на ее жизни. Она стала очень мнительна: любое легкое недомогание вызывало у нее тревогу, и женщина спешила обратиться к врачу. Более того, ей стало страшно кататься на коньках и лыжах, плавать под водой, хотя раньше она спокойно занималась этим. Ее стало пугать все, что подразумевало малейший риск. Даже езда на машине превратилась в проблему, а перед посадкой на самолет она была вынуждена принимать валиум. Было очевидно, что смерть друга вызвала в ней сильный, хотя и слегка замаскированный, страх смерти.

Пытаясь выявить эволюцию ее представлений о смерти предельно честно и без эмоций, я выяснил, что, как и многие из нас, она впервые встретилась со смертью в детстве. Мертвые птицы и насекомые, похороны дедушки и бабушки — вот ее первые встречи с небытием. Хотя Джулия не помнила момента осознания неизбежности собственного исчезновения, она помнит, что, будучи подростком, один или два раза позволила себе подумать о своей смерти. «Ощущение было такое, будто передо мной открывается люк, и я падаю в черноту, чтобы остаться там навсегда. Думаю, что я запретила себе подходить к этому люку».

— Джулия, — сказал я ей тогда, — разрешите мне задать вам один простой вопрос. Почему смерть так ужасает? Что именно пугает вас в смерти?

Она ответила не раздумывая:

— Все то, что я успела сделать в жизни!

— Что вы имеете ввиду?

— Мне придется рассказать вам историю своей художественной карьеры. Я хотела посвятить себя живописи. И мои учителя, и все вокруг давали мне понять, что я очень талантлива. Но, несмотря на то, что в юности я получала достаточно одобрения и поддержки своего творчества, я решила заняться психологией и забросила живопись.

Она немного подумала и добавила:

— Хотя нет, не совсем так… Я не забросила краски. Я частенько начинаю что-нибудь рисовать, но ничего не могу довести до конца. Я начинаю рисунок, а потом запихиваю его в ящик стола, который уже полностью забит незаконченными работами. И мой стол на работе тоже…

— Но почему? Если вы любите рисовать и даже начинаете работать, что мешает вам это закончить?

— Деньги. Я очень занята, у меня полно пациентов.

— Сколько вы зарабатываете и сколько вам нужно?

— Ну, не так уж много… Я принимаю пациентов по меньшей мере сорок часов в неделю, иногда больше. Но мне нужно оплачивать обучение двоих детей в частной школе, а это очень дорого.

— А ваш муж? Вы говорили, что он тоже психотерапевт. Он работает и зарабатывает столько же?

— У него столько же пациентов, как и у меня, а зарабатывает он даже больше. Он занимается нейропсихическими исследованиями, а это более прибыльно.

— Ощущение такое, что денег у вас даже больше, чем вам нужно… Тем не менее вы говорите, что потребность в деньгах мешает вам заниматься искусством.

— Ну да, деньги, но все это немного странно… Видите ли, мы с мужем всегда соревновались, кто больше зарабатывает. Ни один из нас этого не признает, однако соперничество все время присутствует, я это чувствую.

— Тогда разрешите задать вам вопрос. Представьте, что к вам приходит пациентка и говорит, что чувствует в себе талант и хотела бы заниматься искусством, однако не может себе этого позволить, потому что у них с мужем постоянное соперничество: кто заработает больше денег, которые им, в общем, не нужны? Что бы вы ей сказали?

Джулия ответила, не задумываясь, и я до сих пор помню, как она произносила эти слова с резким британским акцентом:

— Я сказала бы ей: в таком случае ваша жизнь — абсурд!

Вот и Джулии нужно было отыскать способ прекратить жить в абсурде. Мы проанализировали дух соперничества в ее супружеских отношениях, а также истинный смысл набросков, пылящихся в ее столе и в шкафах. Например, мы подумали о том, не являются ли ее мысли о другой судьбе способом противостоять той прямой линии, которая протянута от рождения до смерти? Можно ли считать ее неоконченные работы расплатой за неисследованные глубины ее таланта? Возможно, Джулии важно было сохранять веру в то, что она могла бы создавать хорошие вещи, если бы только пожелала. Возможно, ее привлекала мысль, что она могла бы стать великой художницей, будь на то ее воля. Но могло быть и так, что ни одна из ее работ не достигала того уровня, которого она от себя требовала.

Джулию особенно волновала последняя мысль. Она была недовольна собой и подгоняла себя стишком, который услышала на школьном дворе, когда ей было восемь.

«Хороший — лучше — лучший».