Simple Storys - Инго Шульце Страница 10

Глава 5 – Перелетные птицы

Лидия рассказывает о д-ре Барбаре Холичек, которая утверждала, что сбила на дороге барсука. Долгая беседа о животных. Место происшествия. Загадочный – без барсука – конец.

Сегодня понедельник – собственно, выходной. Но в пол-одиннадцатого я должна провести по музею седьмую экскурсию. Хуже школьников ничего не бывает. Я устала. Ханни, моя начальница, заходит ко мне, оставляя дверь открытой.

– Фрау доктор Холичек сбила на дороге барсука, – говорит она. Появляется маленькая женщина лет тридцати с небольшим, с длинными волосами, в темно-синей юбке и сером джемпере, остается стоять в проеме дверной рамы и постукивает по ней пальцем.

– Холичек, – представляется она, не поднимая глаз. – Это я сбила барсука.

– Лидия Шумахер, – Ханни кивает на меня, – наш препаратор.

– Здравствуйте, – говорю я и встаю со стула. Рука у нее холодная. – Зверька вы привезли с собой?

Фрау Холичек трясет головой, достает из пакетика розовый одноразовый платок и, отвернувшись, сморкается.

– Нет, не привезла.

– Взрослый зверь?

– Да, – она кивает. – Он так сильно пах, лесом. А его передние лапки были такими… – Она прижимает ладони тыльными сторонами к щекам, и ее пальцы шевелятся, будто пытаются отстранить что-то.

– Это точно барсук? – спрашиваю я. Ханни, которая уже почти уселась на мой письменный стол и согнутым указательным пальцем поглаживает по голове чучело славки, закатывает глаза.

– Он еще дергался, – говорит д-р Холичек.

– В конце концов, нужен нам барсук или нет? – нетерпеливо кричит Ханни.

– Ну, в общем-то да, – отвечаю я. – Барсук, конечно, нам нужен.

– Так вот перед поворотом на Борну лежит один такой. Фрау д-р Холичек торопится. Может, ты бы взглянула на него и прихватила с собой, если с ним все о'кей?

– А как же экскурсия?

– По-моему, выбирать тут особенно не из чего, – говорит Ханни и опять бросает на меня свой красноречивый взгляд, продолжая поглаживать славку. Фрау д-р Холичек еще раз сморкается и пытается улыбнуться. Бормочет: «Выходит, он погиб не совсем зазря», – и отбрасывает назад волосы.

В машине, темно-синем «гольфе» с тремя дверцами, я сразу ударяюсь коленом о бардачок. Фрау Холичек наклоняется вперед, нащупывает под сиденьем рычаг и случайно дотрагивается до моей пятки.

– Подвиньтесь, – командует она. С зеркальца заднего вида свисает красное ароматическое деревце. Она с некоторым усилием поворачивает ключ зажигания.

– Ханни рассказала мне о последнем музейном барсуке. Как это у вас додумались вытащить вилку холодильной камеры из сети! Кто так делает? Это ж надо быть полным дураком!

– Возможно, кому-то понадобилась розетка, чтобы включить пылесос, – говорю я.

– И как потом выглядел барсук? Как вы его вообще достали?

– Я снова включила камеру, – объясняю я, – проветрила комнату и в следующий раз открыла камеру только через неделю. Думала, будет хуже.

– С меня бы и этого хватило!

Мы сворачиваем на шоссе, по-прежнему перемывая косточки тем безмозглым типам, которые работают в фирмах по уборке помещений и в охранных агентствах.

Ее машина кажется совсем новой. Никакой грязи, нигде ни пылинки. Я спрашиваю, какой она доктор.

– Я работаю в «Дёзене». Я как раз туда ехала – и тут он… Я не знаю, что значит «Дёзен».

– Психиатрическая больница, – поясняет она. – В общем, я врач-невролог. А вы нездешняя?

Я ей рассказываю, что живу в Альтенбурге всего два года. После смерти д-ра Герне освободилось место музейного препаратора, а я хотела найти какую-нибудь постоянную работу – все равно где.

– Люди делятся на городских и деревенских, но, видно, имеются еще и такие, что предпочитают жить в маленьких городках, – изрекает она.

– Может, я городская, – говорю я, – а может, и деревенская.

У светофора перед фабрикой игральных карт д-р Холичек притормаживает. Потом мы мчимся вверх по Лейпцигскому автобану.

– Вы всегда этим занимались? Я тоже когда-то хотела иметь дело с животными.

– И что же? – спрашиваю я.

– У моих родителей была «шкода» с красивой обивкой на сиденьях, из бежевого меха, синтетического, разумеется. Наша походная аптечка упала туда, а солнце пекло сквозь стекла как бешеное. Пластмасса размягчилась, и, когда мы сели в машину, матери пришлось отдирать аптечку от заднего сиденья. Когда я хочу нагнать на себя ужас, мне достаточно просто вспомнить об этом – о деформированной серой коробке с прилипшими к ней клочьями меха. Мне тогда было четырнадцать, и я никак не могла успокоиться. Мать думала, я просто выпендриваюсь, добиваясь, чтобы мне позволили сесть впереди, рядом с отцом. Но после того случая уже и речи не могло быть о том, чтобы я связала свою жизнь с животными. – Рассказывая, она смотрит на меня, а не на дорогу.

– Я что-то не понимаю, – говорю я.

– Если ты до такой степени брезглив… А кроме того, я боюсь собак. Вот птицы мне нравятся, crimson rosettа, [14]например, или kookaburra, [15]или wren. [16]Вы таких знаете?

– Все австралийские, – говорю я.

Она кивает.

– А у вас самой домашние животные есть?

– Нет, – говорю я и рассказываю ей, что моей матери вечно всучивают бездомных котов, которые все самое позднее года через два погибают. – Либо от крысиного яда, либо из-за болезни почек, либо попадают под машину. Потом мать целую неделю ежедневно звонит мне и клянется, что уж теперь будет держаться твердо и никаких котят не возьмет. Однако услышав от нее в очередной раз, что, мол, кошек ведь никто не спрашивает, хотят ли они рождаться на свет, я понимаю: все разговоры на эту тему бессмысленны.

– А знаете, наш сосед нашел чайку со сломанным крылом и отнес ее к ветеринару, – говорит д-р Холичек. – Тот сразу, безо всяких вопросов, сделал ампутацию. Но на что годится птица с одним крылом? Зоопарк на острове не берет покалеченных животных. И вот теперь эта чайка прыгает у него по двору, разрыхляет землю и жрет что ни попадя – как свинья. Когда она оттопыривает крыло – а с другой стороны у нее ничего нет, – я каждый раз думаю, что сейчас она опрокинется на бок. Ну и хороша она жрать! А вот гигантские ящерицы не только жрут все подряд, но способны переваривать даже копыта. После них остается только известь, ничего больше, чистая известь. С ума сойти, верно? У вас дома нет гигантских ящериц?

– Нет, – говорю я.