Отвертка - Илья Стогов Страница 10

Он склонился над ячейками секции хранения и извлек оттуда мятый почтовый конверт. Первое, что бросилось мне в глаза, — прикрепленная скрепкой к конверту визитная карточка.

Эту карточку позавчера я вложил в протянутую ладонь Ли Гоу-чженя.

— С позавчерашнего дня лежит. Я еще подумал, чего это никто не забирает конверт?

Я не слышал его. Непослушными пальцами я надорвал конверт и вытряс его содержимое на стойку.

Передо мной лежали несколько пожелтевших от времени листков бумаги.

Той самой бумаги, из-за которой был убит китайский бизнесмен Ли.

Лет семь тому назад меня, начинающего reporter'а, неожиданно включили в состав престижной команды журналистов, отъезжающих на Курильские острова. Не Багамы, конечно, зато на халяву.

Задумка состояла в том, чтобы своими глазами посмотреть, а потом сообщить читающей публике: живется на Курилах хорошо, сытно, особого недостатка ни в чем не наблюдается. Так что отдавать острова японцам незачем. С прокормом далекой территории справимся сами.

На громадном «Ил-86» мы должны были добраться до Хабаровска. Там пересесть на «Ан-2», отбывающий в Южно-Сахалинск. Оттуда на вертолетах — до Курильска.

Коллеги долетели нормально. А я, единственный из всей группы, решил, долетев до Хабаровска, пообедать в корейском кафе. Cалат из собачатинки… и вся фигня…

Пообедал.

Не помню, как добрел до аэропорта… помню, что когда из реанимации южно-сахалинской больницы меня с диагнозом «острое пищевое отравление» перевели в отделение интенсивной терапии, то чувствовал я себя ужасно.

Лишь к вечеру пятого дня я, небритый, тощий как скелет, но живой и не сдавшийся, встал с койки и доковылял до холла. Там стоял телевизор и народ в пижамах смотрел голливудский детектив, транслируемый по Первому общесоюзному каналу.

Надо сказать, что сахалинское телевидение — штука особая. Нигде больше мною не виданная.

С материка через спутник вещает на отдаленные земли московское «Останкино». Однако вещает плохо, с малой мощностью. Расположенные неподалеку могучие японские телевышки постоянно забивают хилое российское телевидение.

Смотришь, например, программу «Время». Вдруг — щелк! — и на экране появляется лицо японского диктора. Или даже не лицо, а что-нибудь из цикла «Полезные советы: учимся делать харакири в домашних условиях». И как ни крути колесико настройки, все равно не поможет.

Вот и в тот вечер: удобное кресло, интересное кино, перспектива загреметь в морг откладывается. Много ли нужно для счастья?

Кино было действительно интересное. С кучей зверски изнасилованных негритянок, оторванными конечностями, с Брэдом Питом в главной роли, и вообще. Однако стоило мне вникнуть в сюжет, как начались проблемы.

Телевизор, исправно транслировавший детектив, зашипел, заагонизировал, звук из «Останкино» пропал, и ящик забубнил по-японски.

На экране герой открывал рот и сообщал комиссии ФБР разгадку преступления. А все мы, больные и увечные, слышали только японоязычный лепет.

Потом здоровенный мужик, которому в больнице вырезали аппендикс, сказал:

— Вот, блин, компот!

С тех пор прошли годы. Я с точкой посмотрел на забрызганное дождем окно. Финальная, все объясняющая речь прозвучала. Но опять на неизвестном мне языке.

Я проговорил:

— Вот, блин, компот!

Несмотря на непрезентабельную физиономию, я все же доехал до Лениздата. Шмыгнул незамеченным в кабинет и теперь курил и разглядывал лежащие передо мной листки.

Ни единой мысли относительно того, на кой хрен листки могли хоть кому-нибудь понадобиться, у меня так и не появилось.

Всего в конверте их было девять. Восемь одинаковых, выдранных, скорее всего, из стародавней, тридцатых годов, амбарной книги. Девятый — плотный, совсем старинный, аж почерневший от времени.

Первые восемь были разлинованы в крупную линейку, пронумерованы и озаглавлены «Опись предметов этнографической коллекции В. С. Кострюкова. Тибетская экспедиция АН СССР 1928-1932 годов».

Всего — 312 предметов. Сплошь «маски шаманские, 3 шт.», «обувь скорохода, XIX век» и «серьги свадебные женщин народности съинг».

Последний листок с обтрепанными краями был исписан странными письменами. Может, иероглифами, а может, просто узорами.

Из-за этого фуфла кто-то не поленился и всадил пулю в неплохого парня, моего несостоявшегося собутыльника, бизнесмена Ли? А он, зная, что сейчас его начнут убивать, рванул через весь клуб, лишь бы обезопасить эти бумажки?

Нет, не понимаю…

Я с отвращением закурил новую сигарету, а докуренную до фильтра старую бросил прямо на пол. Если бы Дима не пообещал мне харакири за одну только попытку приблизиться к этому конверту, я бы просто выкинул бумаги и навсегда о них забыл.

Роняя пепел на листки, я перекладывал их так и этак. Может, все дело в последнем, девятом листке?

(«Я, китайский император Сунь-Хрен-В-Чай, закопал свои несметные сокровища в двух верстах от Главпочтамта города Ленинграда».)

Я придвинул местный телефон и набрал номер Кирилла Кириллова. Главы и единственного сотрудника отдела истории в нашей газете.

Зачем такой отдел нужен городской газете и чем ему надлежит заниматься, не знал никто. Поэтому Кирилл мог сосредоточиться на любимом деле: пить джин из железных баночек и листать польские порнографические журнальчики.

К активности он пробуждался редко. Редактор пугался этих моментов до икоты.

Как-то Кирилл принес ему статью, посвященную 666-летию со дня рождения среднеазиатского завоевателя Тамерлана. В другой раз — репортаж, в котором подробно, с деталями, освещал ход судебного процесса над Жилем де Ре, маньяком-убийцей, прообразом Синей Бороды, казненным святой инквизицией в пятнадцатом веке.

Как вам материальчики?

— Я слушаю.

— Кирилл? Это Стогов. Как дела?

— Чего ты хотел?

— Ты не занят?

В трубке слышались голоса. Может быть, опять пьет свой джин. А может, действительно занят. Например, берет интервью у аквалангиста, отыскавшего Атлантиду.

— Слушаю тебя внимательно.

— Скажи, пожалуйста, ты когда-нибудь слышал про тибетскую экспедицию Вэ Эс Кострюкова? 1928- 1932 годов?

— Никогда не слышал.

— Никогда?

— В чем проблема? Решил податься в востоковедение?

— К кому бы мне по этому поводу обратиться?

— Что тебе конкретно нужно?

— Этот Кострюков привез из экспедиции текст. Мне бы хотелось его перевести.

— А что за язык?