Записки о Рейчел - Мартин Эмис Страница 10

Я тоже сел.

— Боже. — Последовала пауза. Я сказал: — Через пару минут пойду звонить одной девушке, так что слегка окосеть не помешает.

— Че так? — спросил Норман тоном, приглашающим к разговору.

— Сам не знаю. Она меня пугает.

— Трахал ее?

— Нет. И близко не было.

— Ну и не удивительно.

Не удивительно, что я напуган, поскольку мы еще не трахались, или не удивительно, что мы не трахались, раз я такой пугливый?

— Она вообще-то трахается? Сколько ей? — спросил Норман, нахмурившись.

— Моего возраста, лет девятнадцать, наверное. Я не знаю. Видел Джеффри, моего друга? Короче, его сестра с ней знакома. Говорит, та трахалась с каким-то парнем из Америки, но, очевидно, он был у нее первым.

— Ага. И где он теперь, все еще с ней?

— Не знаю. Она ходила со мной в кино в прошлом месяце, так что, думаю, она более или менее свободна.

Норман рыгнул.

— Подкатывался к ней?

— Нет.

Он разглядывал меня с несчастным видом. Смущенный, я допил сидр и поднялся за новой порцией. Но Норман меня опередил. На ходу осушив свой стакан, он закашлялся.

— Убойная дрянь, — сказал он, поглаживая пластмассовый краник.

Гедонистический мальчик просто любил играть с игрушками. Он наполнил свой стакан и стал жадно пить. Глаза Нормана выпучились; сидр стекал по подбородку. Интересно, ходит ли он когда-нибудь на работу? Есть ли у него еще женщины?

Я уже задумывался об их жизни с моей сестрой. Мать, которая регулярно переписывалась с Дженни, всегда изображала его царем свиней — грязный, невежественный, вечно пьяный, порочный, — но это было обыкновенной женской солидарностью. Оба моих родителя, говоря о Нормане, привычно и без зазрения совести называли его ублюдком, но, опять же, в этом контексте «ублюдок» попросту означает человека, который перестал обожествлять свою жену. Норман не был, однако, тем, что называется «совершенным» или «настоящим» ублюдком, по той простой причине, что он зарабатывал деньги; настоящий ублюдок — это ублюдок с пустыми карманами. Если не считать свадьбы и того чаепития, я впервые видел их вместе. Вчера вечером было похоже, что у них все в порядке.

И все же у Дженни, к примеру, за плечами было более пяти лет высшего образования, тогда как Норман, скорее всего, не понял бы ни единого слова из «Дейли мейл». И не стоит даже пытаться делать вид, что классовых различий не существует, — по крайней мере, когда речь идет о женатой паре. Дженни теперь практически не имела возможности видеться со своими друзьями; она наверняка ныла по этому поводу. И, как и во всякой классовой битве, низший по социальному положению склонен ощущать себя участником крестового похода и поэтому считает, что имеет право вести себя сколь угодно по-скотски.

— Щас я тебе объясню, — начал Норман, протягивая мне мой второй стакан и отхлебывая из своего четвертого. — Представь, что она — это ты, да? А ты — она. Скажем, эта блядь тебе звонит. А у тебя таких блядей до хрена, так что ты не особо паришься. Что бы она сказала, чтобы тебя заинтересовать, чтобы ты послал всех других блядей и занялся ею? Если она хочет, чтобы ты завелся, она ведь не скажет: «О, Чарльз, выеби меня», она ведь скажет «Чарльз, выеби себя, и вообще отъебись», — так ведь? Так ведь — чтобы ты завелся?

Я был озадачен.

— Что, позвонить Рейчел, и сказать, чтобы отъебалась? — спросил я, честно стараясь понять.

Норман посмотрел на меня с подозрением, как бы собираясь спросить: «Ну что, дать тебе в морду?» На самом деле он сказал:

— Нет же. Просто не суетись. От этих… — он совершил несколько движений рукой вверх-вниз, подбирая слова, — от этих пидрил, с членом наизготовку, лезущих вон из кожи, меня просто тошнит. Девчонки их тоже не любят. Не суетись — действуй, как будто ты не собираешься ее трахать, и она… будет… умолять об этом.

Он закончил зевок, вскочил на ноги, потянулся и посмотрел на часы (с массой циферблатов, вроде тех, что носят ныряльщики с аквалангом, раллисты и т. д.).

— Съезжу в Чок-Фарм.

— Сказать Джен?

— Как хочешь.

— Ладно, пока. Когда ты вернешься?

— Без понятия.

Я собирался позвонить Рейчел, как только Норман уйдет, но теперь это уже не казалось мне таким простым. Я вздохнул. Может, сделать кое-какие записи? Или выпить кофе, чтобы привести мысли в порядок? Мой взгляд блуждал по комнате. Как и весь дом, она была набита старой мебелью Нормана. Было видно, что Дженни пыталась потеснить чудовищный протертый диван и набор гериатрических кресел в пользу вещей более высокого сословия: стилизованного буфета из неотделанного дерева, миниатюрных бархатных кресел, всяких я-купила-это-на-распродаже и мне-отдали-это-друзья — стильных и всегда уместных. В углу, справа от раздвижной двери, дедовские часы — которые, разумеется, когда-то принадлежали моему деду — пробили час. (Я говорю «разумеется», потому что так вот оно со мной всегда. В моем мире сдержанные итальянцы, гетеросексуальные парикмахеры, худо без добра, неблагородные дикари, жестокосердные проститутки, слабый попутный ветер, трезвые ирландцы и так далее не имеют права на существование. И я не могу с этим ничего поделать.)

В другой раз я видел Нормана на свадьбе — первой в моей жизни свадьбе, между прочим. Торжества приняли форму «вечеринки с шампанским» в отеле и последующего обеда в узком кругу у Нормана дома (где Дженни к тому времени уже прочно обосновалась); мой отец взял всю организацию на себя. Я очень рано и очень сильно напился, так что не слишком хорошо запомнил тот вечер. А случилось то, что мой отец и старший брат «оскорбили» Нормана. По словам невесты, произошло следующее: Гордон и Марк Хайвэи подошли к Норману. Мой отец спросил:

— Норман, не сочтите за труд прояснить для нас кое-что: сообщите нам с Марком девичью фамилию вашей матери.

— Леви, — честно ответил тот.

Чуть отойдя в сторону, отец сказал моему брату:

— Похоже, я должен тебе пятерку.

Что бы именно там ни произошло, но Норман воспринял это всерьез. Когда «вечеринка с шампанским» подходила к концу, под давлением со стороны Дженни я пригласил Нормана в гостиничный бар. Полагаю, замысел сестры заключался в том, чтобы успокоить его, но я никогда не видел Нормана таким собранным, как в тот вечер. Помню, он рассказал мне, как накануне шотландка, заведующая его демонстрационным залом подержанных холодильников, отсасывала у него прямо в этом самом зале. Было очевидно, однако, что он упомянул этот случай исключительно с целью поддержать непринужденную беседу; это не было ни пустым бахвальством, ни панихидой по собственной добродетели. Он добавил, что не решился ее трахнуть, боясь подцепить триппер. Она болеет им так давно и так часто, что антибиотики на нее уже ни хрена не действуют.

Как только мы оказались у него дома, Норман начал входить в раж. Именитые друзья моих родителей пытались вести себя так, будто считали Нормана пьяным; тот факт, что Норман столь очевидно не был пьян, являлся основой всего представления. Он спрашивал престарелого доходягу-философа, как складывается его половая жизнь; он похлопывал плоскогрудую второсортную поэтессу по спине, что-то злостно шепча ей в ухо под перезвон сережек. За обедом он воздерживался от тщательно отобранного столового вина, раздобыв себе пол-литровую пивную кружку, которую наполнял чистым «Бенедиктином». Его голос перекрывал остальные звуки, как голос уличного торговца-кокни. Он заложил сервиетку (да-да, это называется сервиеткой) за воротник рубашки. Он опускал лицо в тарелку и всасывал суп, вытянув губы. Он рвал мясо голыми руками. Он опустошал целые тарелки маринованных огурчиков и орешков кешью, опрокидывая их в рот. Он пил кипящий кофе прямо из кофеварки, не моргнув глазом.