Москит - Рома Тирн Страница 10

— Не трогайте, сэр! Ради всего святого! — взмолился Суджи, но поздно — страшное свершилось. — Полно, сэр! Не трогайте, прошу вас. Я разберусь. Кто-то хочет наложить проклятие на ваш дом.

Тео лишь ухмыльнулся.

Слишком долго его здесь не было, думал вконец расстроенный Суджи. Сэр ничего не принимает на веру, во всем сомневается. Он все позабыл за двадцать с лишним лет жизни вдали от родины. Теперь он пытается в одиночку изменить мир. От сдерживаемого ужаса у Суджи внутри все так и подрагивало. Это страх его цеплялся за колючую проволоку на стене. Тот самый страх, что изо дня в день годами был с ним.

— Наш город теперь не такой, как раньше, сэр, — говорил он. — Когда-то мы знали каждого жителя со всеми его предками и со всей родней. А потом сюда столько народу понаехало! Потому что тут безопаснее. Но беда в том, что чужаки привезли собой опасность, сэр. Теперь одни туги служат властям, а другие туги работают на тех, кто хочет избавиться от властей. Сингальцы или тамилы — какая разница? Все друг за другом шпионят.

Людская ненависть треснула, добавил Суджи, — будто кокос раскололся на две половинки.

— Злоба кругом, сэр. Люди ее с трудом прячут.

Тео молчал. А что возразишь на очевидное? Да и не мог он ничего сказать, чтобы не оскорбить чувства друга. Зато Нулани, прибежав чуть позже, презрительно фыркнула. Вот еще — мертвый цыпленок! Да она кучу таких видела. Папа только смеялся над этими глупостями. Папа говорил, что насилие ничего не решает. Он верил только в мир между людьми, и она тоже верит только в мир.

Нулани пила приготовленный для нее Суджи сок лайма. Сегодня на ней снова была выцветшая зеленая юбка, еще туже затянутая на талии. Под тонким хлопком блузки просвечивала безупречная кожа. Пелена солнечного света за спиной девочки зачернила ее волосы и отбросила тень на лицо, скрыв выражение глаз. Нулани вдруг показалась Тео совсем взрослой. Неужели она изменилась за одну ночь?

Закончив рисовать, Нулани, как обычно, сбросила рабочий халат. Под ногтями у нее осталась краска — сегодня другого цвета, отметил Тео. Сколько бы она ни мыла руки, пальцы всегда в краске. День клонился к закату. Сильно пахло цветами франджипани, но Тео запах масляной краски, исходивший от Нулани, казался много приятнее. Картина почти готова, сообщила она и добавила, что собирается начать новую. Только нужно сделать еще один набросок. Мог бы Тео посидеть спокойно? Он едва успел спрятать улыбку: в девочке, похоже, проснулась повелительница. У нее уже был почти целый альбом набросков для картины. Нулани решила написать Тео в гостиной, среди зеркал, затуманенных временем, красивых ваз и старинных кувшинов. Ей хотелось нарисовать его в отраженном зеркалами свете. Это совсем не просто, поскольку солнечный свет в постоянном движении, объяснила она. Зато интересно, в отличие от цыплячьих тушек. Нет, портрет она ему пока не покажет, добавила она и расхохоталась.

— Скоро сможете посмотреть, — пообещала Нулани, словно из них двоих ребенком был Тео. — Когда будет готово.

А пока можно сколько угодно разглядывать наброски. И Тео опять читал карандашные истории Нулани. И опять со страниц соскальзывали ее образы.

— Вот, — рассмеялась Нулани, — это мой дядя!

Она стояла слишком близко, смущая его, провоцируя в нем желание коснуться ее волос. Его слова, ее слова стежками прошивали страницы альбома, скрепляя все, чего он не мог произнести вслух.

— У меня дома никого, — вскользь бросила Нулани. — Джим уехал в Коломбо со своим учителем, Амма у подруги. Так что я сама по себе.

И могу делать что захочу — этих слов она не произнесла, но этого и не требовалось. «Получается, я подталкиваю ее к непослушанию», — подумал Тео.

— Джиму надо собрать все документы для Лондона.

Отъезд брата, похоже, крепко засел в мыслях Нулани.

— Он не слишком торопится? — спросил Тео. — Дождался бы результата экзамена.

— А Джим уверен в результате. И учитель не сомневается, что он получит стипендию Британского Совета.

Тео слегка приподнял брови: поразительная самонадеянность. Но промолчал, наблюдая, как раздумья о скором отъезде брата тенью мелькают на лице Нулани.

— В октябре Джима уже не будет на острове.

О своем будущем без брата она даже думать не осмеливалась.

Но сейчас родных рядом не было, и Нулани оживилась, словно отсутствие Аммы и Джима ослабило пружину ее невысказанного смятения.

Она засиживалась допоздна и вновь принималась за работу на заре, когда воздух так свеж, не тронутый пеклом. Дни текли восхитительно долго, повинуясь собственному ритму. Тео привык к присутствию Нулани и погрузился в работу над книгой, отвлекаясь лишь изредка. Должно быть, Анна была права, настаивая на ребенке, размышлял он. Анна говорила, что ребенок — смысл жизни, связующее звено семьи. Только ребенок дарит человеку любовь, что прекращает метания. Но какой смысл был бы в ребенке, думал Тео после смерти жены, вспоминая ее слова, если ему никто не нужен, кроме Анны? Теперь пришли сомнения: быть может, Анна — мудрая, прекрасная Анна — все же была права?

Полчища больших оранжевых мотыльков заполоняли Суманер-Хаус, где жил Викрам. Полный дом мотыльков и древней пыли, сметенной в холмики у дверей со стеклянной мозаикой. Жуки-короеды изгрызли причудливый ажур дерева, усыпав пол древесной пудрой. Никчемный дом. Руины. Что не сломано окончательно, то подправлено кое-как, присыпано песком, сцементированным чьим-то тяжким трудом и несчастьями. Этому дому числиться бы в реликвиях, но реликвий на острове избыток, а просторных домов не хватало. Суманер-Хаус был даже слишком просторен. Когда-то он поражал воображение. Когда-то здесь жили богатые голландцы; они пересекали океан на больших судах под парусами и возвращались в Европу с грузом специй, слоновой кости, золота. В те дни и резные ставни, и террасы, и полы, выложенные черно-белыми голландскими изразцами, были великолепны. Солнечные лучи проникали сквозь зеленое стекло крыши. Но что сталось со всем этим великолепием? Неотвратимый ход времени, унеся годы и десятилетия, смыл прошлое, оставил лишь следы былого блеска. Дом одряхлел, обшарпанная мебель разваливалась. Теперь здесь жили только Викрам, его опекун да женщина-прислуга, а чаще — лишь Викрам со служанкой. Она занималась своими делами, готовила, стирала, прибирала, а Викрам волен был уходить и возвращаться когда душе угодно. Никто его не останавливал, никто не задавал вопросов; опекун, мистер Гунадин, вечно пропадал в Малайзии, наведываясь сюда лишь изредка. Почему он стал опекуном Викрама, было загадкой. Возможно, так он решил выразить протест против вовлечения детей в войну. А может, приютил сироту из «Лотоса» в надежде улучшить свою карму. Кто знает, но, совершив этот единственный и необъяснимый акт благотворительности, мистер Гунадин с головой ушел в работу, уехал сначала на Ближний Восток, а потом в Малайзию. Управлять телекоммуникациями развивающихся стран. В городе поговаривали, что прочь из родных мест его погнала война. Что ж, усыновив Викрама, он хоть как-то смягчил кровожадность тамильских выродков. Люди считали его добрым сингальцем.