Джаз в Аляске - Аркаиц Кано Страница 10

У Клары тоже имелись замечательные истории о самолетах. Но ей нельзя было верить и в половине случаев. Однажды, когда ее мужа отправили в служебную командировку, Клара и Боб решили слетать на Западное побережье. Клара не упустила случая поиздеваться над трубачом:

– Тебе не показалось, что командир выглядит мрачно?

– Нет, я ничего не заметил.

– Не знаю, то ли его жена бросила, то ли еще что… По крайней мере, всегда есть два пилота, на случай, если один в депрессии.

– Как это – в депрессии?

– Солнышко, тебе все приходится объяснять. Так делают, чтобы не случилось того, что случилось в Марокко то ли пять, то ли шесть лет назад.

– И что еще там случилось?

– У одной авиакомпании возникли проблемы с бюджетом; они решили сэкономить на персонале и уволили половину сотрудников, так что на самых коротких рейсах осталось по одному пилоту. Это ведь совсем не сложно – управлять самолетом, то же самое, что ездить на велосипеде…

– Ну и?

– Ну и вот, одного такого пилота жена бросила, и на него накатила жуткая депрессуха… Он ничего лучше не выдумал, как свести счеты с жизнью прямо во время регулярного рейса в Касабланку, при этом заодно распорядившись жизнями еще трех членов экипажа и ста двадцати пассажиров – это, так, походя. Принудительное самоубийство. – Клара в задумчивости выгнула бровь. – Конечно, на борту наверняка находился какой-нибудь трус, которому пилот оказал большую услугу, – это уж обязательно…

– Каса… Касабланка, говоришь?

– Что, любимый, ты уже слышал эту историю? Конечно, всегда останется Париж и прочая чепуха… Хотя на самом деле Париж никогда не остается. Это правда. Париж никогда не остается с нами, Боб.

Боб Иереги попытался определить, что означает волнообразный взмах ее руки – таким движением отгоняют комара, назойливую пчелу. А если приглядеться, жест Клары вполне мог обозначать стремительное падение самолета. Уже после того, как Клара исчезнет из его жизни, Боб бессознательно включит этот жест в свой репертуар. Движения и словечки людей, которых мы любим, сложенные в стопку, словно пропыленные ковры. Да, мы состоим и из этого. Из кипы пыльных ковров.

С Кларой сложно было знать наверняка, когда она говорит серьезно, а когда шутит. Она умела придавать совершенно невозможным историям абсолютную достоверность. Порой Бобу казалось, что за ангельским лицом Клары таится опасная, недобрая сила. Определенно, все это было вранье: мрачная физиономия капитана, самоубийство марокканского пилота, Касабланка… Всерьез было сказано только, что Париж никогда не остается. И оба они знали, что это правда.

Перелет из Майами на другой берег океана превратился в вечность. Стоило Бобу посмотреть в иллюминатор, как начинало казаться, что фюзеляж сшит из тонкой фольги. У него вспотели руки. Он хорошо различал пчелиное гудение в ульях по другую сторону иллюминатора, под крыльями самолета. А еще Бобу показалось, что он видит, как обрывки газет вываливаются прямо из крыла и вертятся вокруг пропеллера.

«Экстренный выпуск, экстренный выпуск! Трубач, ничего не добившийся в жизни, но мечтавший исполнить невыразимо жалостливую мелодию на похоронах Майлза Дэвиса, погибает в авиакатастрофе! Глубокая скорбь в музыкальном мире… Майлз Дэвис обещает исполнить на его похоронах „Summertime"»…

Однако в конце концов Бобу удалось успокоиться. Вторая половина перелета оказалась намного увлекательнее первой. Он это хорошо запомнил. Боб начал наблюдать за лицами и жестами пассажиров, пытаясь забыть, что находится на борту самолета, и вытесняя пчелок все дальше к маковым плантациям в его мозгу. Ему нравилось играть в такую игру, когда он оставался в одиночестве – например, когда дожидался кого-нибудь в баре. Тогда Боб Иереги внимательно следил за чужой мимикой, за движениями рук и плеч, за тем, как люди разговаривают, как шевелят губами.

Боб обладал редкой способностью: он мог за несколько секунд определить, кем был человек в прошлой жизни. Иногда это прямо бросалось в глаза. Проще всего дело обстояло с белками. Хватало всего лишь беглого взгляда на их зубы или на темные глаза. Николас, например, был белкой. И все-таки за время полета Бобу не удалось обнаружить ни одной белки, и он убивал время, сопоставляя внешность пассажиров с фотографиями змей в купленном журнале. Однако и этот эксперимент не принес ошеломляющих результатов.

И Париж все же выпал ему на долю! В конце концов они туда долетели. Русскому полагалось бы уже приземлиться, но Боб целый час прождал его на месте назначенного рандеву. В аэропорту было довольно суматошно, а Николас куда-то запропастился. В итоге Боб взобрался на транспортную ленту для багажа и заиграл на трубе, доставив тем самым развлечение дюжинам усталых глаз, ошалевших от поиска чемоданов. И тут же увидел белку, которая неслась ему навстречу.

– Решил заполнить бумаги на депортацию? Слезай немедленно!

Сестрица Николаша, заботливая мать, которая есть у каждого из нас.

– Если бы я не позволял себе роскошь время от времени наблюдать за собственными безумными выходками, я бы уже лет сто назад покончил с собой, Русский.

– Само собой разумеется… – Николас театрально взмахнул руками. – Самоубийство как способ избавиться от страха смерти, прыжок с высокого моста – это и есть спасение!

– Майлз Дэвис?

– Нет, Вильям Шекспир.

– Что-то не припомню… Сакс или тенор? С таким-то именем – уж явно не из Иллинойса…

Боб Иерега замечательно помнил тот день, когда познакомился с Майлзом. Бобу тогда еще не исполнилось девятнадцати лет, и работал он в скромном заведении под названием «Lounge Lizard». Майлз был для Боба кумиром, и при первой встрече ему явилось одно из тех видений, которые будут сопровождать его всю жизнь. Одно из тех видений, над которыми он все еще был не властен: вместо Майлза Дэвиса юный трубач ясно увидел перед собой черного леопарда, которым тот был в своей прошлой жизни; эти черты лица не оставляли места для сомнений. Прежде всего его выдавал нос, но были также и губы, и глаза – свирепые и в то же время спокойные, всегда настороже. От этого зрелища Боб лишился чувств. Он также лишился редчайшего шанса – импровизировать в присутствии Майлза Дэвиса, продемонстрировать свою виртуозность в исполнении мелодий, которым Майлз даровал популярность. И вот, когда Боб очухался, он чуть было снова не упал в обморок от избытка чувств: Майлз Дэвис занял его место на подмостках, и теперь он, Майлз Дэвис, собственной персоной, импровизировал на тему «Telephone Box in the Sky» [7]– одной из первых композиций юного Иерега, которую уже крутили на местных радиостанциях. В тот день Боб почувствовал, что может умереть спокойно, что выше забраться просто невозможно.

Каждое утро он почти вплотную приближал свое лицо к зеркалу. Наносил на щеки пену лишь для того, чтобы снова смыть, и такая операция повторялась по нескольку раз – Боб никак не мог решиться. Пульс тоже был не самый подходящий для бритья. И все-таки, сколько бы долгих минут Боб себя ни рассматривал, сколько бы ни исследовал свое лицо, он так и не смог обнаружить ни малейшего намека на то, кем он был в своей прошлой жизни. Кое в чем сомнений не возникало: если принять в расчет его страх перед самолетами, казалось маловероятным, что Боб когда-то был птицей. Или, возможно, именно по этой причине он теперь и боится летать? Наверняка не скажешь.