Заблуждение велосипеда - Ксения Драгунская Страница 10

Тетя Тоня Максимова, красавица-актриса, подруга моего папы по Театру киноактера, она играла мать в фильме «Баллада о солдате»:

«Не пойму я, Алеша… Уже уезжаешь?»

Тетя Тоня приехала однажды к нам в гости, вместе со своей подругой, тоже актрисой, грустной светловолосой женщиной. Мне эта гостья очень не понравилась, потому что на прогулке безапелляционно сунула мне в руки свою довольно увесистую дамскую сумку.

— На, неси.

Ага, как будто я прямо всю жизнь мечтала таскать сумку за этой тетей!

Сама тетя во время чаепития грустно смотрела в сторону дома Светловых.

Когда они уехали, мама сказала мне, что это знаменитая киноактриса Марина Ладынина, жена Пырьева, с которой он как-то нехорошо и жестоко обошелся.

Мама не приехала.

Наступает вечер.

В доме тихо и сумрачно, только радио шипит и трещит. Не-нянька слушает «Би-би-си».

Мама сказала, что постарается завтра. А уж на следующие выходные — обязательно, просто непременно!

А на улице еще совсем светло… От грусти идешь на речку, сидишь в привязанной лодке. А речка, лопухи и косогор говорят о тебе.

— Опять пришла…

— Видно, мама обманула. Не приехала.

— Или просто грустно.

— А «сирота» — это мужского рода или женского? — невпопад спрашивает лопух.

— Слушай, не умничай.

— Одна в привязанной лодке сидит, — задумчиво говорит косогор.

— Сразу видно, писателем будет, — догадывается речка.

— Или так сопьется… — это опять большой лопух.

— Заткнись, а? — сердится речка. — Она вырастет и сможет рассказать про нас.

От ветра рябь на воде, и течение тоже, и кажется, что привязанная лодка плывет.

Так говорит река, а мне слышно.

В спектакле «Ан-дер-сен», который мы делали с Олей Субботиной, главный герой жалуется:

«Разве я виноват, что каждый облезлый кот, старый дом или стоптанный башмак бросаются ко мне, умоляя рассказать про них, разве я виноват, что слышу их голоса?..»

Нет, бедный Андерсен, вы не виноваты. Так получилось. Примите мои дружеские соболезнования. Я вас очень хорошо понимаю.

Так что это все для речки, пора держать обещание. Ведь они на меня надеются — речка и косогор, лопухи, ручей в лесу, бывший лес.

Обещание, данное реке.

Стрекоза патрулирует сад, и лимонница радует глаз…

Собака лает, и шорох в саду. Кто пришел? Чужие? Яблочные воры? Похитители велосипедов? Бомж Владимир Набоков просит работу, чтобы не помереть с голоду?

Нет, это старая кривая яблоня медленно падает от тяжести яблок, трещит ствол, хрустят ветки, шуршат листья, собака лает, глядя на яблоню с крыльца.

Собака видит, ей-то видно, отчего упала яблоня — привидение бывшего хозяина дачи, большевика Литвина-Седого, потянулось за яблоками, потому что наклоняться и подбирать с земли падалицу большевикам не годится.

Привидение железной хваткой большевистской тянет ветку вниз, старая яблоня наклоняется и начинает ложиться на землю.

Испугавшись шума, привидение сматывается.

Яблоня, вытянувшись, почти лежит на земле.

Но можно сварить компот.

Сюжета не будет, не ждите.

Жизнь яблони, перемена округи, медленная и молчаливая кончина реки — вот сюжет.

Дырявое кино из старых черно-белых фотографий.

Зоя Константиновна, мама Числа, собрала нас на веранде своей дачи. Участок у них неровный, и дом стоит так хитро, что входишь с одного входа на первый этаж, проходишь в другую комнату и оказываешься уже на каком-то «полувтором» этаже. Следующая комната — и ты уже на настоящем втором.

«Хитрая дача».

Зоя Константиновна смотрит выпученными от возмущения глазами. Они у нее всегда такие, выпученные, как будто она все время негодует. Присутствует и подруга Зои Константиновны, фро Опфер из Германии, высокая и сухая, они познакомились на болгарском курорте.

А я смотрю на настоящий, темно-желтый человеческий череп, красующийся у них на старом, с цветными стеклышками, буфете.

— Людмила Зыкина — великая артистка! — гневно говорит мама Костика. — Она представляет нашу страну во всем мире. Спросите у кого угодно, в любой стране, кто такая Людмила Зыкина, — каждый ответит. Ее все знают! Она как Юрий Гагарин. Для всех советских людей она является достоянием, нашей святыней, как вечный огонь. А вы… А вы…

— Ви, ви, здесь, в такой прекрасной стране, где все во имя детей! — лопочет, чуть не плача, фро Опфер. — Ви, здесь, при социализме…

Тут гневный взгляд (базед?) Зои Константиновны останавливается на мне.

— А ты, девочка, вообще зажралась! — резюмирует она.

И от возмущения умолкает. Нет слов!

Разговор окончен.

Это я — зажралась? У меня даже велосипеда нет. Потому что «Школьник» или даже «Орленок» не годятся мне по росту, я длинная. Никто не верит (ха-ха, опять!), что мне десять лет. Хорошо бы купить «Украину», хотя она, конечно, тяжеловата, но если с женской рамой, то ничего. Да я и на мужскую «Украину» согласна, лишь бы велосипед, потому что как можно жить человеку летом на даче без велосипеда? Моя мечта — «Десна» или «Кама», складной велосипедик с маленькими колесами, но их совсем мало на свете, и не всем достается, только редким счастливцам, которые достойны, у которых нормальный цвет волос удачно совпадает с цветом бровей и ресниц, с которыми не должны сидеть в «кислородной тюрьме» чужие тети…

Но почему-то считается, что я — зажралась. Это, наверное, потому, что у нас такой большой участок и телефон на даче, а у них, у Числа и его мамы, телефона нет и сад совсем маленький?

Но и моя мама тоже иногда говорит мне так. Именно этим же словом. Это потому что она выросла в трудные для страны годы в семье с четырьмя детьми? Однажды я составила список, что мне нужно купить для школы — ткань для уроков труда, кеды на физру и новую сумку. Мама ознакомилась со списком и сказала холодно:

— А ты зажралась!

Может, у нее просто было плохое настроение? Устала в медучилище?

Советское воспитание — если сыт, одет в хб колготы расцветки типа «за наше счастливое детство спасибо, родная страна», не ночуешь по асфальтовым котлам, но при этом хочешь чего-то еще — зажрался, братец.

— Костик, а почему у вас череп?

— Это у моего дедушки друг был. Его в Гражданскую убили…

Дедушка Костика…

В хорошую погоду сидит в плетеном кресле у крыльца и ни с кем не здоровается. На нем вышитая косоворотка, военного цвета штаны, а ноги в серых валенках без калош.