На пороге чудес - Энн Пэтчетт Страница 10

Стоя в темноте возле кровати, в промокшей от пота ночной рубашке, она внезапно поняла, что в детстве принимала этот самый лариам. Мать никогда ей не говорила об этом, но, конечно же, она принимала его — за неделю до отъезда, потом по таблетке в неделю в поездке и еще четыре недели, вернувшись домой! Эти таблетки означали верную возможность увидеться с отцом, поиски паспортов в ящиках стола, извлечение из подвала дорожных чемоданов. «Индийские таблетки» — так их называла мать: «Пойдем, примешь индийские таблетки».

В памяти Марины уцелели лишь обрывочные воспоминания о том, как она жила в Миннеаполисе с обоими родителями, однако они с готовностью всплывали в ее памяти. Вот отец остановился в дверях и стряхивает снег с черных блестящих волос. Вот он сидит за кухонным столом и пишет что-то в блокноте; сигарета медленно догорает на блюдце, книги и бумаги лежат в таком безупречном порядке, что семья обедает в гостиной за кофейным столиком, сидя на полу. Вот он сидит вечером у постели Марины, поправляет ее одеяло, подтыкает его со всех сторон, приговаривая: «Спи сладко-сладко в мягкой кроватке». Она так туго завернута в одеяло, что может лишь шевелить головой. Она послушно кивает и смотрит, смотрит на склонившееся над ней любимое отцовское лицо, пока сон не смежит ее веки…

Марина не забывала отца и в его отсутствие, тосковала по нему, так и не научившись принимать разлуку. Мать часто говорила, что Марина такая же умная, как отец, вот почему он так гордился ее успехами в тех дисциплинах, которые ее интересовали: в детстве — в математике и естествознании, а позже — в статистике, неорганической химии и дифференциальном исчислении. Ее кожа была светлее отцовской, кремового цвета, но гораздо темнее, чем у матери. У нее были черные большие глаза с густыми ресницами, как у отца, его черные волосы и рослая фигура.

Встречи с отцом утешали, позволяли ей взглянуть на себя со стороны, узнать в нем себя.

Она жила среди материнской родни, среди белокожих кузин, глядевших на нее, как на ламу, случайно забежавшую на праздничный обед. Продавщицы в магазине, дети в школе, врачи и водители автобусов интересовались у нее, откуда она родом. Бесполезно было отвечать, что она местная, из Миннеаполиса, поэтому она отвечала, что приехала из Индии, но даже тогда ее не всегда понимали. «Ты из племени лакота?» — спросил ее как-то оператор бензозаправки, и Марина еле удержалась, чтобы не закатить глаза: мама ей объясняла, что закатывать глаза неприлично и грубо, даже если тебе задали очень глупый вопрос.

В общем, Марина была дочерью белой матери и студента-иностранца, который после окончания университета увез в родную Индию диплом доктора, но отнюдь не свою семью.

Впоследствии ребенок от подобного брака стал президентом страны.

Но когда росла Марина, рядом с ней не было примера, который помог бы ей смириться с ее ситуацией. В те годы она практически убедила себя, что она из Индии, ведь оттуда был ее отец, он там жил, и она навещала его раз в три-четыре года, когда удавалось накопить денег на дорогу. Поездка долго обсуждалась и планировалась, как большое событие. Марина отмечала на календаре месяцы, потом недели, потом дни до отъезда и скучала не только по отцу, но и по стране: ведь там никто не оглядывался на нее, не таращился, как на чужую, а если и оглядывался, то лишь для того, чтобы полюбоваться на ее грациозную фигуру.

Но за неделю до отъезда ей начинали сниться странные и неприятные сны.

В этих снах она держала отца за руку, и они шли по Индира-Ганди-Сарани к площади Далхаузи или по Бидхан-Сарани в сторону колледжа, где отец был профессором. Чем дальше они шли, тем больше людей выходили из зданий и боковых улиц.

Возможно, снова проблемы с электричеством — стояли трамваи, замерли все вентиляторы на всех кухнях, а люди вышли из своих жилищ на улицу. Толпа густела, в нее вливались все новые люди. Сначала казался невыносимым дневной зной, потом к нему добавлялся жар множества тел, запахи пота и парфюмерии, резкий аромат специй, приносившийся вместе с дымом жаровен, и горьковатый аромат бархатцев, заплетенных в гирлянды. Все это давило на нее. Марина уже не понимала, куда они идут, люди толкали ее со всех сторон, их бедра были обернуты в ярко-красные сари и набедренные повязки дхоти. Она протягивала руку и гладила корову. Вокруг нее громко говорили, мелодично звякали браслеты, охватывающие руку ниже локтя, звенели крошечные бубенцы на лодыжках и серьги, похожие на музыку ветра. Порой толпа подхватывала ее, отрывала ее ноги от земли на несколько дюймов, неся вслед за отцом. Вдруг с ее ноги спадала туфелька. Марина кричала отцу, чтобы он остановился, но он не слышал ее за гулом толпы. Маленькая желтая туфелька лежала на каменистой дороге совсем рядом. Лежала целая, еще не растоптанная сотнями ног. Марина видела ее и отпускала отцовскую руку, хотя знала, что так делать нельзя. Она бросалась за туфелькой, но толпа уже поглотила ее. Марина спешно поворачивалась к отцу, но толпа уже проглотила и его. Она звала его: «Папи! Папи!», но звон колокольчиков, звяканье браслетов, гул толпы и крики нищих заглушали звуки, вылетающие из ее горла. Она даже не знала, заметил ли отец ее исчезновение. За руку отца мог ухватиться какой-нибудь другой ребенок, в Индии дети шустрые. Марина оказывалась одна в людском море Калькутты, в потоке горожан, болтающих между собой на хинди, который она не понимала. Ее, плачущую, несла куда-то толпа. В этот момент она просыпалась в поту от ужаса, с прилипшими ко лбу черными волосами. Бежала через холл в спальню мамы, с плачем бросалась на ее постель: «Я не хочу туда ехать!»

Мама обнимала ее, трогала прохладной ладонью лоб, расспрашивала, что ей приснилось. Марина всегда отвечала, что ничего не помнит, но что-то страшное. На самом деле она все помнила, но боялась рассказывать — вдруг слова как-то закрепят картины сна, превратят их в реальность! Такие сны, одинаково ужасные, приходили к ней каждую ночь. И в самолете, летевшем в Калькутту, она проснулась с отчаянным криком. Она видела эти сны в квартире, которую отец арендовал для нее и матери возле колледжа, чтобы их присутствие не огорчало его жену и детей от второго брака. Во сне отец то сажал ее одну в автобус, то она теряла его на многолюдном пляже на берегу океана. Она уже боялась засыпать. Страх преследовал ее все время, пока они гостили в Индии, и в конце каждой поездки родители приходили к выводу, что для нее поездка — слишком сильная эмоциональная нагрузка. Отец обещал чаще бывать в Миннесоте, но так никогда и не приехал. После возвращения домой, через неделю-другую, людские толпы, преследовавшие ее во сне, постепенно редели, распадались на небольшие группы и таяли. Вскоре Марина и вовсе забывала о страшных сновидениях. Забывала и мать, надеясь, что ее дочь подрастет и избавится от своих кошмаров, и когда-нибудь в будущем они снова соберутся в Индию…

Возможно ли то, что никто из родителей не позаботился прочесть о множестве побочных действий лариама?!

Марине нравилось думать, что рано или поздно она и сама разобралась бы в этой загадке, если бы не умер ее отец. К тому времени она училась в колледже и не приезжала в Калькутту три года. Будь он жив, она навестила бы его. Тогда она была достаточно взрослой, чтобы прочесть о побочных действиях препарата, хотя верно и то, что пациент редко задумывается над привычными симптомами. Ведь она много лет была уверена, что кошмары возникали у нее от встречи с Индией, от встречи с отцом! А оказалось — причина крылась в лекарстве от малярии. Именно лекарство лишило ее возможности чаще видеться с отцом.