Белая горячка. Delirium Tremens - Михаил Липскеров Страница 10

– Значит, так… Был себе партийный инструктор. А потом что-то клюнуло. В 68-м году. Он вышел из рядов. А на работу его не брали. Во-первых, потому, что он, кроме партийной работы, ничего не умел. А во-вторых, и это главное, в той жизни лучше было быть невступившим, чем исключенным. Так что сберкнижка очень быстро отощала. Сын женился и свалил жить к молодой жене. А свою жену он однажды, заснув на собственном сорокалетии, по пробуждении застал под своим бывшим товарищем по партии. Он дал ей по роже, взял оставшиеся деньги и умотал в родительское село, в избу, где вылупился из материнского влагалища. Родителей, понятное дело, в живых он не застал, но изба стояла. Он купил на все деньги водки, пил беспробудно две недели, пока не кончились деньги. Есть у них такая способность. Тогда он одолжил у соседки кило сахара, пачку дрожжей, выпил и то, и другое с водой и лег брюхом на печь, чтобы сахар с дрожжами в животе забродили и произвели необходимый эффект. Брожение произошло, но дало неожиданный для него эффект. Продукты брожения ударили не в голову, а в другое место. В избе стало невозможно жить. Тогда он поджег избу и сел на завалинку соседки полюбоваться на пламя. Он было бросился в него, но соседский мужик и его последний, не уехавший в город сын перехватили его и сдали сюда, в этом дурдом. Его выходили, а потому как идти ему было некуда, то его оставили здесь. Спал он тут же, на периодически освобождавшихся койках. Что медперсоналу было удобно, так как он отличался весьма внушительной силой и был всегда под рукой. Зарплата была грошовой, да и была ему не нужна. Питался он вместе с больными, а потратить ее ему было некуда. Вот уже почти три десятка лет он не выходил из корпуса. Изредка к нему приезжала его постаревшая жена, плакала и забирала скопившиеся деньги. Вот такие вот дела, Мэн, – закончил Мужик. Встал и ушел.

А Мэн остался лежать, пока к нему не подошел Реаниматолог.

– Ну что, Мэн, пришли в себя?

– А я, собственно говоря, далеко и не уходил, – не без самолюбования ответил Мэн.

– Не скажите. Вы уже сделали шаг за край. Но вас вовремя оттащили. Да и то не наверняка. Через две-три недели будет ясно. А теперь ответьте мне на один вопрос. Какое сегодня число?

Вот об этом Мэн не имел не малейшего понятия. Потому что во время запоя не имеет никакого значения, в какой день какого месяца ты наливаешь водку. Водка она и есть водка, в любой день недели, месяца, года. Об этом Мэн честно и поведал Реаниматологу.

– Хорошо, – сказал Реаниматолог, – сегодня 23 августа, – и ушел.

Некоторое время Мэн лежал, смотря в потолок. Не потому, что там было что-то интересное, а потому, что вокруг не было ничего интересного. Свое окружение он уже видел, смирился с ним и не видел никакой возможности что-то изменить в своем положении. Так он, глядя в потолок, тупо лежал, пока ему не вкололи в вену какую-то фиговину, и Мэн, помочившись под себя, стал засыпать. Но тут в реанимацию опять вошел Реаниматолог. На сей раз на нем были какой-то мундир, галифе, хромовые сапоги со шпорами и фуражка с высокой тульей.

– Итак, Мэн, я – обер-прокурор Приморского края. Какое сегодня число?

– Понятия не имею, – честно ответил Мэн.

– А ведь два часа назад я вам говорил, что сегодня 23 августа.

– Пожалуй, – легко согласился Мэн. – Одного только не понимаю…

– И что именно вы не понимаете? – спросил обер-прокурор.

– Какое отношение, господин обер-прокурор, имеет ваша должность к дню и числу месяца?

– Действительно… – пробормотал обер-прокурор и задумался. И во время задумчивости его мундир каким-то образом превратился в белый халат.

«Маскируется, – подумал Мэн. – Но меня не проведешь», – еще раз подумал он, а потом, лежа привязанным, ухитрился вытянуться по стойке «смирно», отрапортовать:

– Так что, господин обер-прокурор, сегодня 23 августа, как вы и приказали. А вот какой год, не помню, – честно добавил он.

А Реаниматолог, он же обер-прокурор Приморского края, подумал и сказал:

– Что же, вы, падла, интеллигенты, даже в «белке» пытаетесь острить. Вам бы плакать, что довели себя до такой степени.

– Если хочется плакать, не плачу, – так же лежа по стойке «смирно» отчеканил Мэн. – Марио Варгас Льоса, аргентинский писатель. «Иностранка» 1982 года.

– Начитанный? – спросил Реаниматолог.

– А то! – нагло ответил Мэн. – Как бы ручку отвязать? А то яйца чешутся.

– Это серьезно! – задумался Реаниматолог. – А буянить не будете?

– Зачем?

– Действительно, зачем… Этого-то я и понять не могу. Все, кого сюда привозят хоть что-то соображающими, грозят всех порвать, обратиться в прокуратуру, написать письмо Президенту, а раньше в Политбюро, качают права по поводу прав. А вы чего-то тихий какой-то… Странно…

– Чего ж тут странного? – удивился Мэн. – «Смирись, гордый человек», как кто-то когда-то сказал. Так что, гражданин начальничек, ручку прикажите-с отвязать.

Реаниматолог подумал и отвязал Мэну сразу обе руки. Мэн подвигал ими, с наслаждением почесал яйца, а потом приподнялся и в пояс поклонился Реаниматологу.

– Благодарствуйте, сударь мой, век за вас буду Бога молить. А теперь не соизволите предложить мне чашечку кофе? Гайдай. «Бриллиантовая рука».

– Правильно, – кивнул Реаниматолог, – сценарий К. и С.

– Якова Ароновича и Мориса Романовича, – подтвердил Мэн. – Знавал я их в юности. А первого потом и в молодости. Случай был с ними интересный.

– Быстро рассказывайте, – приказал Реаниматолог, – и если мне понравится, то и ноги отвяжем.

– Итак, это было в одна тысяча пятьдесят пятом году в ресторане «Дзинтари», что на Рижском взморье.

Флэшбэк

Пятнадцатилетний Мэн вместе с Отцом был вывезен на Рижское взморье, где он (отец) был на гастролях с эстрадным спектаклем, в котором он играл роль Бога в антураже двух прекрасных артистов М.В.М. и А.С.М. Они прихватили с собой и своего Сына, впоследствии замечательного артиста театра Сатиры и кинематографа. И вот как-то в выходной для артистов день все встретились в ресторане «Дзинтари». Выпили по рюмке водки. А юному Мэну и будущему замечательному артисту плеснули муската «Красный камень».

– Помню, – сказал Реаниматолог и на секунду впал в ностальгию.

– И тут, – продолжил Мэн, – на сцену вышел привычный по прошлым их гастролям джаз-банд. Но какой! Музыканты в косоворотках, атласных шароварах и мягких сапогах. И так же одетый дирижер некоренной национальности. У сидящей элиты волосы начали вставать дыбом. Слушать в кабаке оркестр русских народных инструментов и видеть еврея в косоворотке – это было слишком даже для 55-го года. И тут дирижер увидел наших героев, подскочил к ним, галантно поцеловал М.В.М. ручку, раскланялся с остальными и виновато развел руками.

– Что происходит, Соломон? – осведомился будущий сценарист «Бриллиантовой руки» Я.А.К. – Что это за маскарад? Мы где: в Мухосранске или оплоте Запада – Юрмале? (Вторую половину фразы добавил второй будущий сценарист.)