Ключ. Последняя Москва - Наталья Громова Страница 10

А Малюгин? Он так и остался в ее жизни другом и адресатом замечательных писем – таких она уже не писала никому – ни близким, ни даже любимому мужу.

С Ермолинским Малюгин был знаком с юности. Дружили. Под конец недлинной жизни он серьезно заболел. Последний Новый год встречал у них во всем больничном, тайно сбежав из палаты.

Последняя встреча

С Татьяной Александровной мы увиделись в феврале 1994-го, буквально за две недели до ее ухода. Я знала, что это будет прощание. Она лежала на диване в подушках, громкий астматический свист шел из ее легких. Мне казалось, что я зайду на минуту и выйду, чтобы не причинять ей лишних мучений. Незадолго до нашей встречи я вернулась из больницы, побывав буквально на краю жизни, была ужасно слаба.

– Как ты? – прохрипела она и коснулась моей руки.

Я сказала, что пережила там нечто необычное.

– Прошу тебя, расскажи, мне очень нужно знать.

Она держала меня за руку, а глаза ее были устремлены в потолок.

Это случилось со мной, когда я была без сознания. Я увидела огромный золотой шар, сияющий невероятным теплом. Все люди были его частями, дольками и растворялись в его свечении. Я тоже была такой долькой, и меня беспокоило только то, что я не могла вспомнить себя. Всё остальное доставляло только радость. Вдруг я стала видеть смысл слов: они звучали, а я разглядывала каждое слово, его сущность, которая сияла особым цветом, и поражалась, как просто – всё понимать. В том мире царили прочность и ясность. Но вдруг я взглянула куда-то вниз, на землю. Там шел дождь, слетали листья, там я лежала в больничной палате. Я поразилась тому, что подо мной находился плоский мир – он был похож на вырезанные листы картона, начисто лишенный объема и, ужасно сказать, примитивный, но при этом родной и близкий. Меня накрыла ужасная жалость к нашему миру, и ровно с этого момента я стремительно стала возвращаться на землю. Я буквально летела сверху вниз. Когда я очнулась, то продолжала твердить: «Кто я?!»

Я рассказала это Татьяне Александровне. Она попросила еще раз повторить про золотой шар и потом, поблагодарив, сказала:

– Ты не представляешь, как хорошо, что ты мне это сказала.

Я выходила от нее со странным чувством, что внеземное путешествие было дано мне и для нее тоже.

Книга о Ташкенте была написана, напечатана и облачена в детскую желтую обложку – главному редактору издательства именно таким представлялся цвет восточного города. Спорить я не могла – это была моя первая книжка. Я еще не знала, что она – некий магнит для притяжения следующих историй.

Лаврушинский переулок. Квартира № 74

Это произошло почти сразу. Я познакомилась с Настей Коваленковой, внучкой Маргариты Алигер. Получилось так, что в ташкентскую книгу пришли герои, которых я не предполагала там увидеть. В архиве Луговского среди писем Фадеева было одно, 1942 года, отправленное в Ташкент:

«Во время моей болезни гриппом договорились с Алигер, как только поправлюсь, вместе съездить в Сокольники: мне нужно было узнать, куда эвакуировалась семья самого младшего моего брата (он тяжело ранен, лежит в госпитале в Пятигорске), а ей – проведать родню мужа, убитого на фронте. От круга пошли пешком по Пятому лучевому просеку. И вот я снова был у дачи, с которой у меня так много связано, и где ты неоднократно гостил у меня зимой, и где мы бродили летом. Забор был спалён на топливо, лес вокруг сильно повырублен. Но все-таки это были те же Сокольники, чудесные, как юность. Потом мы подошли к тем местам, где однажды мы попивали с тобой чудесный кагор прямо из бочонка, а потом выяснилось, что родственники Алигер живут в тех же скоростройках на поле, мимо которых мы с тобой прошли, когда ходили на могилу твоего отца. И вот тем же полем, но в снегу мы прошли к церкви на кладбище.

Маргарита Алигер и Даниил Данин. 1950 -е

День с утра был пасмурный, но тут разыгрался ветер. Церковь стояла такая же прекрасная, старинная, уходящая ввысь, со своими русскими крыльцами. Я долго лазил по снегу, проваливаясь иногда выше пояса, – всё хотел найти могилу твоего отца. Но многие кресты целиком были под снегом (эта зима вообще очень снежная), а в некоторых местах из-за снега невозможно было пролезть. Так и не удалось мне найти могилу. Когда мы подошли к самой церкви, мы услышали, что там идет служба – день был воскресный. У главного входа эти звуки стали особенно ясны – это была служба без пения, только голос священника явственно доносился из пустой и холодной церкви. На паперти внутри стояли нищие с клюками, и так все это необыкновенно было в современной Москве! Просто диву даешься, сколько вмещает в себя наша Россия!»

В письме Фадеева звучала истинно дружеская интонация, без общих слов, только деятельная дружеская любовь. Прогулка с Маргаритой Алигер по заснеженным Сокольникам, поиск могилы отца Луговского в холодной прифронтовой Москве происходили на фоне возникшего между ними чувства, о чем Фадеев не пишет ни слова. Однако намек на это был.

«Долго скитался я по Москве, не имея квартиры. Дом наш в Комсомольском отошел под военное ведомство. Оно им, правда, не воспользовалось, но дом не отапливается, и вещи мои были вывезены родственниками и знакомыми. Наконец я притулился на Б. Левшинском переулке у Павлика Антокольского. Здесь, в маленьком уютном кабинетике, возле полки с хорошими книгами, на диване, слегка коротковатом для меня (так что ноги мои ночью покоятся на французских поэтах), я живу. С Павликом мы более или менее сошлись в Казани. Душа у меня к нему издавна лежит. В нем есть что-то душевное и благородное, без показного, – он очень застенчив, что очень талантливо изображает Ираклий Андроников, он умен и эмоционален, талантлив и любит поэзию. Зоя очень мила и добра. Квартира у них теплая и какая-то по-особенному уютная. Выходит, мне там хорошо».

Павлик Антокольский был любимым другом и Маргариты Алигер, которая часто сюда забегала, и Луговского, и Белкиной, и Тарасенкова – его радушный дом многие годы притягивал всех.

До войны у Маргариты Алигер был такой же молодой, как и она, муж, его звали Константин Макаров, он был композитором, которого знал и любил Шостакович (это я узнала из писем), у него могло быть большое будущее, но он был убит на фронте в первые месяцы войны. А пока он еще был жив, молодая пара то ссорилась, то мирилась. Вечерами друзья подолгу играли в карты, смеялись, Маргарита вставала и говорила: «Ребята, пора спать, завтра утром комсомольское собрание».

Потом у них родился мальчик и, кажется, не дожил до года. Маргарита страдала, хотела ребенка и перед самой войной родила девочку Таню. Началась война. Крохотную девочку Маргарита сама отвезла вместе с матерью через Чистополь в Набережные Челны, а затем вернулась в Москву, где писала патриотические стихи, а узнав о подвиге Зои Космодемьянской, собирала материал о юной партизанке, ездила в село Петрищево. Потом говорила, что, когда сочиняла поэму, чувствовала себя так, будто бы это ее повесили.