Миленький ты мой - Мария Метлицкая Страница 10

Хлеб не пекли — где взять дрожжи? Они были редкостью. Иногда привозила из города соседка. В лавку нашу хлеб завозили всего раз в неделю. Брали помногу — буханок по шесть. Но пропадал он довольно быстро — черствел и покрывался серой плесенью. Тогда шел скотине. Пекла баба Маня лепешки из грубой и серой муки. Получались они мокроватые на разломе, жестковатые, но я их обожала!

На «задках», за домом, рос куст черноплодной рябины. Из нее — вязкой и терпкой — бабуля «ставила» вино. Точнее, наливку. Сладкую, густую… Я потихоньку, по глотку, потягивала из бутылки. И голова начинала кружиться.

После коровы Милочки мы больше скотину не заводили. Кто будет сено заготавливать? Я и бабуля? Нам не под силу — баба старела. Держали пяток кур — старых, крикливых. Неслись они плохо. Бабуля яички «копила» — чтоб мне на омлет. Омлет ставила в печку — с молоком и мукой. Он поднимался и был словно пышный пирог.

Про дочь свою и мою мать, Полину Сергеевну, баба Маня говорить не любила, с соседками трепливыми и любопытными ее не обсуждала. Со мной тоже. Когда я заводила разговор про мать, она замолкала. Подожмет губы в нитку и отвернется. А потом разозлится и скажет: «И чего тебе до нее? Тебе что, со мной плохо?»

Нет. Не плохо. А очень даже хорошо! Бабулю я обожала, и жили мы дружно. Но… По ней я скучала. По Полине Сергеевне. Ох, как скучала! Иногда и ревела: спрячусь от бабы и…

У всех были мамки! У всех. Мамки ругали, бранились, охаживали мокрыми полотенцами, но… Они и жалели! Обнимали и целовали. Защищали.

А я…

Баба Маня меня любила. Очень любила. По вечерам, когда я укладывалась на ночь, пела мне песни. Любимой моей была «Миленький ты мой». Я почему-то плакала, когда баба мне ее пела.

Жалко мне было девушку, которую милый с собой не хотел брать… Жалко до слез!

И меня никто не хотел взять с собой. Даже она не захотела, моя мать.

Значит, я такая плохая, раз я ей совсем не нужна?

Потом эти мысли много раз приходили мне в голову. Когда от меня ушел Димка, мой любимый муж. Когда сбежал Валентин, мой любимый мужчина…

Но это все было потом. А комплексы мои остались со мной навсегда.

Помню, приехала как-то Полина Сергеевна — погостить. Это так называлось.

Меня уложили, а я не сплю — слушаю их разговор.

Баба Маня жужжит:

— Дура ты, Полька! Куда подалась? В прислуги к капризной барыне? Ты что — крепостная? А дочь у тебя? Мне ведь тяжко уже, Поля! Я старая! И чего тебе там? Медом намазано? Деньгами забрасывают? Да я еще понимаю — терпеть ради хорошего мужика! Основательного! Поняла бы даже, если дитя тогда побоку! А здесь? Если не любовь, тогда зачем? Нравится, что понукают?

— Не понукают, мам! — оправдывалась Полина. — Совсем не понукают! А даже наоборот! Очень хвалят и ценят! Не может она без меня, понимаешь? Говорит: «Я, Поля, без тебя — как без рук!»

Баба Маня вздыхала:

— Не могут! Как же, не могут! Уйдешь — тут же забудут! Или получше найдут. Помоложе, покрепче. А заболеешь? Вышвырнут, как котенка приблудного, и тут же забудут. Знаю я их… А то, что девка растет без тебя? Это как? Где твое сердце, а, Полька? Куда закатилось? Не любишь ее? А про Андрюшку совсем забыла? Грех на тебе, Поля! Ох, какой грех!..

Тут я начинала реветь, уткнувшись в подушку. И на голову клала другую — чтоб не услышать мамашин ответ. Про любовь. Про меня. Про папку Андрея. Боялась ужасно!..

А еще мы торговали! О как! И смех, и грех эта наша «торговля»: десяток яиц, шмат сала, картошка, моркошка. Грибы — если лето. Ягоды всякие. И я, малая, «букеты» делала: ветка рябины, разноцветные листья клена, золотые шары, георгины и астры. Колдовала долго, смешивала, меняла. Баба удивлялась: «А красиво, Лидка! Ох, как красиво!» Только букеты эти не брали… Сало брали, грибы… А вот букеты… Я даже плакала — так было обидно. Спрашивала у бабы: «Почему не берут? Красота ведь, правда?» А баба вздыхала: «Не до красоты сейчас людя́м. Ох… выжить бы…»

Однажды букет мой купила женщина — красивая, как мечта! Остановилась машина — женщина была за рулем — и вышла оттуда Красавица, Фея. Глянула на меня и улыбнулась:

— Сама придумала?

Я смущенно кивнула:

— Сама.

— А ты талант, девочка! Такое придумать!.. Небось и рисуешь?

Я снова кивнула.

— Тебя надо учить! — сказала женщина. — Передай своей маме! Обязательно надо учить! А не… — она оглядела наше с бабой торговое место на обочине, — а не картошкой торговать! И вы, бабуля, скажите родителям! — Она улыбнулась, взяла два букета, положила на ящик деньги и почему-то пригрозила пальцем бабе Мане.

Вжик! И она исчезла, оставляя за собой облачко дыма, придорожную пыль и… запах мечты…

Полина Сергеевна приезжала нечасто и ненадолго. Всегда торопилась обратно. Откровенно смотрела на часы. Плохо ей было у нас. Поначалу, когда я была совсем мелкой, я ревела белугой и бежала ее провожать. И за автобусом долго бежала. Пока мордой в пыль не падала. Коленки всмятку, лицо в потеках — пыль, грязь и слезы. Кровища течет по ногам, я реву… А Полина Сергеевна машет в окошко.

Вот, думаю, был бы мой ребенок, мое дитя? Да я б из автобуса выпрыгнула! Хоть в окно, на ходу! Чтобы прижать свою деточку — маленькую, тощую, грязную и зареванную… Прижать к себе и не отпускать!

Нет. Уезжала. Помашет и — за горизонт. А я бреду спотыкаясь и в голос реву.

Баба Маня стоит у калитки:

— Чего бросилась, глупая?

Обнимет меня, умоет, переоденет и даст чаю с конфетой.

Подарки Полины Сергеевны — килограмм шоколадных конфет «Каракум», коробка зефира. В шоколаде. Вкусно — уммм! Мы с бабулей ели по половинке — поделим и с чаем.

Колбасы докторской полбатона — а то пропадет! «Как пропадет, Полька? — Баба качала головой. — Ха! Пропадет! Да мы его тут же, за один вечер! Вкусно же как!..»

Еще привозила колбасный сыр — целую палку. И вафельный торт. Торт бабуля нарезала на тонкие пластинки — узкие палочки, чтоб растянуть и смаковать. Хватало надолго.

Привозила мне и кое-что из одежды — ситцевый сарафан или кофту из шерсти. Отрез сатина, чтобы баб Маня нашила «сиротке» трусов. А готовые купить? Дешевенькие, но с кружавчиками! У нас в классе у девчонок такие были. Ах, красота…

Ну и какие-то деньги — я уже говорила. Баба Маня клала их за икону Николая Чудотворца.

Старая икона, еще ее бабки. Да… Не хочу вспоминать… А надо — для пользы дела.

После похорон бабы Мани икону она увезла. Сняла со стены и — в сумку.

Я говорю:

— Зачем тебе? Ты ж в бога не веришь!

А она мне в ответ:

— А тебе зачем? Ты, что ли, веришь? Ты ж пионерка!