И это тоже пройдет - Милена Бускетс Страница 10

– А не пойти ли нам в кино? – вдруг предложила София.

Мы уже достаточно выпили, и никому не хочется прямо сейчас забираться в машину и продолжать путь.

– Точно, пошли! – поддержал Софию Том и, обращаясь ко мне, добавил: – Мы с тобой сядем рядом и будем держаться за руки.

Все засмеялись. Я поймала себя на том, что кокетничаю с Томом, хотя он мне не так уж и нравится. И почувствовала, как по телу начинает растекаться жидкий солнечный мед. Мы словно двое школьников, сговорившихся стащить в лавке пакетик конфет и броситься вон, давясь от смеха и умирая от страха. Это не тот густой, тягучий мед, ради которого ты готов провалиться в преисподнюю, но все-таки мед, то есть противоядие от смерти. Мне кажется, что после того, как тебя не стало, я только и делаю, что краду, словно золото, любовь, не гнушаясь самой малой крупицей. Жалкая нищенка, я не гнушаюсь ничем – радуюсь, когда мне улыбается кассирша в супермаркете или подмигивает прохожий на улице, вступаю в любой, самый пустой разговор. Я подбираю все, хватаю что попадется и никак не могу насытиться.

Фильм был про мальчика, у которого машиной сбило собаку. Мальчик ее выходил, она вроде бы поправилась, но потом все-таки умерла. Мы сидели на двух рядах: взрослые впереди, дети с Урсулой – сзади. Том взял меня за руку и не отпускал все время, пока шел фильм. Иногда он незаметно прикасался губами к моей шее. Я положила голову ему на плечо и на несколько секунд закрыла глаза. Он гладил мне колено, и я не протестовала. Нет, его прикосновения не пронзали меня током, но мне было приятно. Наверное, чтобы получить нечто из ряда вон выходящее, надо как минимум этого хотеть. Концовка фильма растрогала нас обоих, хоть мы и старались не подавать виду. Наши с Томом ласки были самым невинным из того, что на протяжении многих лет происходило у меня с мужчинами. Дети выходили из кинотеатра в восторженном настроении и еще настойчивее принялись канючить, требуя взять им собаку. В усадьбу Тома мы вернулись, когда уже начало смеркаться. Эдгар попросил разрешения сорвать с дерева немного инжира. Собаки, оставленные без присмотра, носились по лужайке, топча лапами редкие солнечные пятна, образованные последними лучами, пробивавшимися сквозь облака и густую листву. Ко мне неспешно приблизился Рей и торжественно махнул хвостом – старый, блохастый, свергнутый с престола монарх.

– Возьми его себе, – говорит Том. – Он хороший пес. И ты ему нравишься. Что неудивительно.

– Он мне тоже нравится. Но детям, наверное, лучше взять щенка. Знаешь, со мной жило много собак, но ни одна не была по-настоящему моей: они принадлежали или матери, или моим мужьям. Мать утверждала, что я не способна заботиться о животных. Меня восхищает то, чем ты занимаешься. А тех, кто бросает собак, я бы в тюрьму сажала.

– Спасибо. Но все-таки… Если вдруг захочешь его взять, знаешь, где найти.

Прощаясь, он протянул нам плотно завязанный пластиковый пакет.

София открыла пакет, заглянула внутрь и рассмеялась, а потом показала мне его содержимое.

– Выходит, про плантацию – это правда?

– Я просто подумал, что на отдыхе вам пригодится. До встречи!

В Кадакес мы приехали уже ночью. Вывели из машины сонных детей, уложили в постели. Взрослые остались на террасе пить джин с тоником, а я пошла спать. Перед тем как погасить свет, проверила телефон и обнаружила пропущенный звонок от Тома. Перезванивать ему я не стала: ему нужна не я, он просто ищет кого-нибудь. Я обняла подушку и пожелала себе спокойной ночи – отлично зная, что рассчитывать на спокойный сон с моей стороны наивно. Я постоянно слышу внутри себя какой-то вой. Днем он обычно стихает, но, стоит мне лечь в постель, звучит все громче, пока не становится оглушительным, как у дикого кота. Он разрывает мне грудь, пробивает виски и заставляет скрежетать зубами. Иногда я открываю рот и молча кричу, чтобы выпустить его наружу. Но его не обманешь. С рассветом, когда наваливаются заботы о детях и другие повседневные дела, он вроде смолкает, но потом наступает ночь, и я остаюсь с ним один на один. Я сделала над собой усилие и закрыла глаза, но тут же снова их открыла: вой нарастал с каждой секундой.

7

На следующий день я проснулась рано и вышла на лоджию полюбоваться морем. Волной накатили воспоминания. Сколько их связано с этим домом! Наверное, таким и должен быть отчий дом – местом, где все встретились со всеми, где случились все события. Здесь протекла наша такая счастливая жизнь! Из Барселоны приезжал дедушка, привозивший нам фрукты ящиками; Ремей грудами таскала в стирку белье; Пепита из ресторана «Ла Галиота» приносила нам огромные блюда с собственного изготовления десертом тосинильо-дель-сьело; Мариса стряпала гаспачо… Я помню наши нескончаемые завтраки и вкус горячих тостов с маслом; помню разноцветные пляжные полотенца на перилах, вывешенные на просушку; помню часы сиесты, когда спать не хотелось ни капельки; помню, как мы наряжались, собираясь «на выход»; помню мороженое по вечерам и стрельбу по мишеням. А еще – первые попойки, первую любовь, первые рассветы, первые таблетки экстези – глотнешь одну и скользишь по шелковому морю, наблюдая, как оживают и превращаются в монстров персонажи с картин на стенах гостиной; а еще – как мы с подругой ранним утром танцевали на пустой площади и так увлеклись, что врезались в дерево. Я помню друзей, с которыми встречалась каждое лето, и наши бессонные ночи, и безудержный смех, и тревогу о будущем, и неколебимую уверенность в том, что мир принадлежит нам, и только нам. Помню своего первого парня и тех, что были потом. И зачатие своего первого ребенка, и наши приезды сюда уже с детьми, и их шишки, набитые об острые углы мебели, сохранившейся с семидесятых, – двадцатью годами раньше мой брат тоже их себе набивал. И свои разводы.

А потом ты постарела, и двери нашего дома, прежде распахнутые для всех – мы их даже на ночь не запирали, – все чаще оставались стоять закрытыми, словно захлопнутые порывом невидимого ветра. И счастье тоже куда-то улетучилось, хотя сохранились и завтраки, и прогулки на яхте, и обеды, и сиеста, и по вечерам мы так же играли в карты и собирались прежней компанией. Правда, друзья детства повзрослели, превратились в отцов и матерей и смотрят на мир утомленным взором. Взгляд ребенка, как бы он ни устал, полон жизни, а у меня сейчас бывают дни, когда я глаз от земли поднять не в силах. Потом умерла Мариса, а через два года – ее дочь Эленита. И мне приходилось ездить в Кадакес по необходимости, чтобы навестить тебя, хотя уже не очень хотелось, а позднее – очень не хотелось. Дом старел вместе с тобой, день за днем все больше пропитываясь одиночеством, пока вы с ним не слились в одно.

Но бело-розовое утреннее небо, прозрачный воздух и сверкающее море способны развеять любые мрачные мысли и почти убедить нас в том, что мы счастливы и у нас все есть. Если не оглядываться на двадцать лет назад, может показаться, что жизнь только начинается, – так мало изменился окружающий пейзаж.

Я подняла глаза к твоему окну – самому большому и красивому в доме. Из него открывается самый красивый вид. Я помню, как ты стояла на верху лестницы в длинном и бесформенном летнем балахоне (покупать такие ты посылала на рынок прислугу, никогда не снисходя до выбора шмоток и твердо веря, что элегантность – категория интеллектуальная, а не эстетическая), с взлохмаченными седыми волосами, и тоном генерала, командующего войском, отдавала распоряжения по домашнему хозяйству. А когда мы, покачиваясь в развешанных на террасе гамаках, болтали о том о сем, ты неожиданно вмешивалась в разговор, отпуская какую-нибудь ехидную, но остроумную реплику, которая доносилась до нас из твоего окна.